Между ножом и овном. Ливанская война. Лето 1982
Шрифт:
Третьего июня в Лондоне арабские террористы тяжело ранят посла Израиля Аргова.
В полдень безоблачно замершее небо над Тель-Авивом сотрясает гул невидимых самолетов, летящих на север. Все приросли к экранам телевизоров: взлетают в воздух склады с оружием и боеприпасами вместе с бетонными обломками трибун бейрутского стадиона, под которыми они хранились; террористы беспрерывно обстреливают из орудий северные поселения.
Думаю о тебе, сын.
Пять раз в этом году, после переброски на север, вы стояли у ворот Ливана. На сей раз, кажется, не пронесет.
Убегаю к морю.
Замерло цельным голубовато-клейким бруском. Солнце уже зашло. Пепельно накатывают субботние сумерки. Вздрагиваю: на огромном замшелом камне, по макушку покрываемом водами, и потому, кажется, прямо посреди вод – стоит стул – металлический, с гнутой эллипсоидальной спинкой, обитой желтой в цветах тканью, воткнутый в расщелины камня каким-то доморощенным рыбаком, решившим обставить рыбалку посреди моря с домашним комфортом до первого шторма. Но в эти мгновения, когда, кажется, война дышит огнем в затылок, нет более апокалипсического символа надвигающегося развала мира: пустой, всеми оставленный трон, неясный осколок всплывшей баллады, он кажется моей мыслью, которую боюсь додумать до конца, мыслью, так реально, так грубо и неожиданно зафиксированной кем-то другим на стечении трех стихий – суши, воды и неба – равнодушных к четвертой – огню. О, если бы, как воздух, терпеть свысока все звериные повадки огня.
Стою в слабо набегающем прибое, на миг, отражаясь в зеркальной отмели, выскальзывающей из-под откатывающихся вод. Единственное и всеохватывающее ощущение: земля уходит из-под ног.
Еще долго кружу узкими переулками под фонарем луны, обнаруживающей тревожные признаки неподвижности, под тонкими тканями набегающих облаков, под острыми пиками кипарисов, напоминающих Крым, выхожу к расцвеченному огнями, как цирк Чинизелли, фасаду кинотеатра "Бат-Ям". У входа его, опять на обыкновенном домашнем стуле, среди звезд, огней, лун, поющих сверчков и шаркающих парочек сидит старик, проверяющий билеты, похожий на звездочета, но это не предвещает ничего хорошего. Я еще глухо посижу в какой-то невнятной аллее, я еще задержусь в собственном подъезде.
В доме тишина. Лица всех залиты слезами. Ты звонил: "Мама, не волнуйтесь. Мы входим. Все будет в порядке. Берегите себя…"
Суббота катится к этому звонку с рассвета, когда всех, кто отпущен домой, по телефону вызывают в часть. Бронетранспортеры – на грузовики, В три часа дня выезжаете на автобусах в сторону Беер-Шевы. В восемь вечера толпитесь у какого-то буфета, звоните по телефону-автомату домой; буфетчица услышала, что ты сказал, заплакала: "Будьте здоровы и живы".
Хадера в полночь: вам сообщают – всеобщая мобилизация. Телевизионные новости в полночь: змеится река Литани, вздыблена голова змеи – замок крестоносцев Бофор, зуб скалы, кратер вулкана, гнездо стервятников, око дьявола, пристально следящего за каждым твоим движением: безжалостно его жало. Новый психический феномен – страх Бофора, витающий над Галилеей.
Склады вооружения открыты всю ночь. Забиты мобилизованными. Час "Шин" – на рассвете, 6
Морские десантники уже вошли в Цор. Прорыв, которым вы должны были захватить перекресток Цукельхан и город Хацбайя, отменен. Бронетранспортеры еще не прибыли. Погружаетесь на бронетранспортеры резервистов, поставив по одному пулемету вместо трех, затем, уже в пути, устанавливаете и остальные.
Немного опаздывают и танки вашей дивизии и офицерский корпус, с которыми вам входить.
В двенадцать – колонной – танк, бронетранспортер, танк, сзади – грузовики с оружием и едой – через ворота в "добром заборе" Тулип вкатываетесь в Ливан.
Резервисты машут вам вослед. Залитые июньским солнцем прекрасные виллы прячутся в зелени, дальний колокольный звон трепещет, растекаясь солнечным маревом, эхом, гибнущим среди Ливанских гор, дорога вьется над пропастями, как в сказочном пейзаже, дымы дальних взрывов сливаются с редкими колокольнями, и церковки чудятся кадильницами, мягкая голубизна неба влагой оседает на броне, и резким диссонансом слышится голос сержанта, сухой и скрипучий: "В эти минуты спецподразделение "Голани" штурмует Бофор. Надеть противоосколочные жилеты, оружие к бою".
Катится колонна – мимо зданий радиостанции ливанских христиан, мимо контрольно-пропускной будки войск ООН с испуганным солдатиком-блондином, очевидно, впервые в жизни видящим такое количество танков и солдат, мимо еще нескольких таких будок – по обочинам движения. Солдатики ООН, умытые, причесанные, вычищенные и выглаженные, пытаются изо всех сил даже в этот момент самих себя принимать всерьез, этакие облитые глазурью оловянные солдатики, и каждый с карандашиком, с грозным видом регистрирующий катящуюся мимо махину войны. И все они на первый взгляд одинаковы, но вглядевшись, ощущаешь ненависть к вам французов, чья воинская гордость уязвлена, и полное равнодушие непальцев, которые вообще погружены в нирвану и лишь изредка, как бы проснувшись, вяло вас приветствуют какими-то невнятными жестами. Иллюзорный род войск, придуманный в наш век человечеством для собственного обмана и сопровождающий своей гротесковой несерьезностью любую вспышку на земле, сеющую смерть и разрушения. Изредка между деревьями бегут группы террористов с "калашниковыми" и противотанковыми ракетами. Очередь в их сторону. Сдаются. Впереди мелькает голова заместителя комбата Узи Винтера, с которым ты однажды грузил вооружение в Бикат Асаярим (Долине разведчиков).
С ходу и без единого выстрела захватываете мост Шака и перекресток Цукельхан.
Здесь предстоит провести ночь. Прибыли ваши долгожданные "Зельды"("Зельда": название бронетранспортера), перебираетесь в них. В бронетранспортере, как в железном улье: наука жить в тесноте осваивается на ходу вместе с постоянным ощущением смертоносной силы, нацеленной на тебя круглые сутки и из любой щели. Двое ходят караулом вокруг улья, один – у пулемета, остальные спят, если это можно назвать сном.
Утро и вечер войны. День первый.
В четыре ночи начинается движение: достаточно светло, чтобы летчики могли заметить куски красной ткани на ваших танках и "Зельдах", отличить своих от чужих. И широко развернутое, косо срезанное в полнеба, пространство начинает все быстрее заверчиваться и втягиваться под гусеницы, прострачиваясь во всю длину, и вокруг рвутся снаряды, а впереди летят самолеты, швыряя шрапнельные бомбы, мечутся фигурки по полю, помимо своей воли втягиваемые под гусеницы этой гигантской молотилки, и уже никому, ни наступающим, ни захваченным врасплох, не вырваться из неотвратимой и всезахватывающей карусели, и никто уже не принадлежит себе.