Между плахой и секирой
Шрифт:
— Почему — не рад? Очень рад.
— Ты с нами?
— С кем? — не понял Цыпф.
— С детьми Каина.
— Нет… что ты!
— Почему же тогда тебя отпустили?
— Не знаю… Отпустили и все.
— Ты знаешь, что будет со мной и моими детьми, если ты обманешь Ламеха?
— Он говорил мне… — Цыпф закашлялся.
— Но тем не менее ты остался при своем мнении.
— Послушай…
— И слушать ничего не хочу! — Она яростно глянула на него. — Черствая твоя душа! Хочешь погубить всех нас? Хочешь, чтобы в знак предупреждения
— Не я придумал эти игры…
— Но и не я! — отрезала Соня.
— Тем не менее ты давно играешь в них. У тех, кто не уверовал в Каина, рога не растут.
— Я все это делала ради тебя! Мне сказали, что, если я буду послушной, тебе сохранят жизнь.
— Тебя шантажировали самым банальным образом… Точно так же, как и меня сейчас.
— Никто тебя не шантажирует, — горячо заговорила она. — Будущее принадлежит нам, детям Каина. Только они одни могут спасти этот мир. Только они одни даруют людям надежду на будущее.
— О чем ты говоришь, — поморщился Цыпф, — разве можно построить будущее на крови нынешних поколений…
— Почему бы и нет? Любое великое дело замешано на крови. Вспомни историю христианства. А на чем несли свою веру последователи Мухаммеда? На своих клинках! Даже Будда не щадил врагов.
— Может быть… Но никто, кроме вас, не возводил убийство в культ… Соня, прости, у меня не так уж много времени. Мне предстоит еще непростое объяснение со спутниками, и я не знаю, чем оно кончится. Поэтому давай прощаться.
— Хорошо тебе так говорить, — она отступила в сторону. — Ты уйдешь, а я останусь. Вчера у меня отобрали детей. Сегодня — оружие. Завтра отберут одежду. Я буду сидеть в каком-нибудь темном и холодном подвале, ожидая своей участи, и никто не подаст мне корки хлеба, даже ты, брат.
— Что же мне делать? — забыв об осторожности, взвыл Цыпф. — Сесть в этот подвал вместо тебя? Удавиться? Лизать пятки аггелам?
— Этим ты ничего не изменишь. Тех, кто желает лизать аггелам пятки, хватает и без тебя… Но если ты и в самом деле не хочешь нашей смерти…
— Я не хочу вашей смерти!
— Тогда сделай вот что… Я слыхала, что вы раздобыли здесь какое-то необычайно мощное оружие. Отдай его аггелам. Это спасет и нас, и тебя.
— О чем ты говоришь… Дать вам в руки факел, которым можно спалить весь мир? Никогда.
— Вот ты, оказывается, какой, братец, — печально улыбнулась она. — А ведь я тебя вчера пожалела…
— Как это? — удивился Цыпф.
— Я должна была вытрясти из тебя все, что возможно… Сломать тебя… Сделать послушным орудием в руках аггелов. И я была готова к этому… Хватило бы и силы, и доводов… Вот только с бдолахом осечка вышла… Перебрала немного… Знаешь, как он действует? Правильно, что хочешь, то и получишь… Вот я и получила… Одну только жалость к тебе… Слезы да сопли… Уже за одно это я заслуживаю беспощадного наказания.
— Пойдем со мной! — Цыпф снова попытался поймать ее руку. — Порви с аггелами! Мои друзья поймут тебя. А
— Нет, — она отступала все дальше. — Рогатые никогда не возвращаются к людям… Кто однажды поверил Кровавому Кузнецу, ни за что ему не изменит. Каиново клеймо не может смыть даже смерть… Спасибо тебе за все, брат…
Как это ни странно, но отлучка Цыпфа прошла безо всяких последствий. Когда он вернулся, все еще спали, а на часах стоял наивный Толгай, которого вполне удовлетворили жалобы Левы на несварение желудка.
Но ничего не кончилось. Все еще только начиналось. Смерть на костре мучительна, зато сравнительно скоротечна. Цыпфу же была уготована куда более жестокая мука — огонь душевного страдания неотступно жег его изнутри. Как бы Лева ни поступил сейчас, какое бы решение ни принял, в конечном итоге он все равно оставался подлецом. Ради спасения сестры пришлось бы предать друзей. А верность прежним идеалам неминуемо привела бы к гибели родного человека. Это был тупик. Неразрешимая дилемма. Удавка, которую тянут сразу за два конца. Все уже давно встали и готовились к завтраку, а он продолжал лежать лицом вниз, изображая спящего. Проходившая мимо Верка негромко сказала:
— Ох, не нравишься ты мне сегодня. Может, беда какая-нибудь случилась? Излей душу, пока не поздно.
Впрочем, слух о его недомогании вскоре распространился повсеместно, и Леву оставили в покое.
Наступила жестокая пора — пора решений.
Спустя примерно час Лева встал, с рассеянной улыбкой выслушал шуточки друзей и отозвал Лилечку в сторону. Оставшись с девушкой наедине, он поздравил ее с днем рождения и вручил цветы. Надо заметить, что делал он это впервые в жизни.
— Ой, какие симпатичные! — восхитилась Лилечка. — Где взял?
— Да тут, неподалеку… — неопределенно ответил Лева.
— А почему ты такой хмурый? — Лилечка, чмокнула его в щеку. — Животик болит?
— С животиком у меня как раз все в порядке — Лева принялся старательно протирать свои очки. — Тут другое дело… Не знаю даже, с чего и начать…
— Ну опять! — огорчилась девушка. — Вечно ты мне настроение испортишь. Если что-то плохое, так лучше не начинай… Ради моего дня рождения потерпи до завтра.
— Я бы потерпел, — у Левы непроизвольно вырвался тяжелый вздох. — Да не получается. На все только пара часов и осталось…
— На что — на все? — радостная улыбка на лице Лилечки уже сменилась страдальческой гримасой.
— На все, — повторил Лева, сделав ударение на последнем слове. — На этот разговор, на задуманные дела, на жизнь…
— Ты хочешь сказать… — ресницы ее затрепетали, как крылья подшибленной бабочки, — что через пару часов тебя уже не будет в живых?
— Так получается, — он неловко развел руками и уронил при этом очки. — Хорошо, что ты поняла это без долгих объяснений.
— Значит, и объяснений не будет? — она спрятала побледневшее лицо в букет, но глаз с Левы не сводила.