Между плахой и секирой
Шрифт:
— Будут. Объяснения будут. Как раз для этого я и позвал тебя… — Он поднял очки, но потом, как ненужную вещь, отшвырнул их прочь. — Представь себе, что в бушующем море гибнет лодка с тремя пассажирами на борту. Это, во-первых, ты сама. Потом кто-то из твоих друзей, которому ты очень многим в жизни обязана. И, наконец, единственный на свете родной тебе человек, имеющий к тому же своих собственных детей, которые одни не проживут. Плавать никто из вас не умеет, а спасательных кругов только два. Ты знаешь, что такое спасательный круг?
— Знаю… Мне бабушка
— Так вот, распоряжаться спасательными кругами имеешь право только ты. Как ты поступишь? Кому даруешь жизнь, а кого обречешь на смерть?
— Почему именно я должна это решать? — Лилечка, похоже, находилась в полнейшей растерянности.
— Таково условие моей задачки.
— Ничего себе задачка… Не собираюсь я за других решать. Расскажу все как есть и пусть сами думают. Или пусть жребий тянут. Только по-честному.
— Дело в том, что лодка попала в бурю по твоей вине, — Лева понизил голос.
— И кто бы из твоих спутников ни погиб, тебя все равно замучает совесть.
— Теперь все ясно, — многозначительно кивнула Лилечка. — Лодка гибнет. Не из-за меня, конечно, а из-за тебя. Спастись могут только двое из троих, вот только не знаю, кто они такие…
— Это так, условность.
— И ради спасения этих условных двоих ты решил пожертвовать собой, чтобы потом, значит, не мучиться совестью.
— Примерно…
— А обо мне ты подумал? — Она отшвырнула букет.
— Конечно. Ведь ты тоже находишься в этой лодке.
— Помощь ниоткуда не придет? — Лилечка буквально сверлила Цыпфа взглядом.
— Помощь не придет, — ответил тот печально. — И буря не утихнет. Даже после моей смерти.
— Подожди-ка, — она скрестила на груди руки. — Что-то тут не так… Ты не людей хочешь спасти, которые в этой лодке по твоей вине оказались, а самого себя. Утоплюсь, дескать со стыда, а вы там сами между собой разбирайтесь. Круг спасательный, наверное, всего один. А может, и того нет. Ну ты, Лева, и эгоист. Причем самой крутой закваски. Эгоист-самоубийца.
— Не мне судить… Возможно, ты и права. Но другого выхода для себя я просто не вижу. Я сознательно иду на смерть, потому что не могу сделать выбор. Это то же самое, что выбирать между чумой и холерой. Надеюсь, хоть какие-то ваши проблемы благодаря этому разрешатся. Попроси за меня прощения у всех и предупреди, что вокруг полным-полно аггелов. Они не нападают, так как опасаются кирквудовской пушки. Им не известно, что сейчас она ни на что не годится.
— Ты уходишь к аггелам? — Лилечка в ужасе зажала ладонью рот.
— Да, но это не предательство, — поспешно объяснил Лева. — Сейчас они считают меня своим серьезным козырем. Возможно, это и так, но только до тех пор, пока я жив. Став мертвецом, я сразу превращусь в фальшивую карту, и вся их игра развалится… А теперь прощай.
— Лева, не уходи! — закричала она. — Давай расскажем обо всем нашим! Они обязательно придумают что-нибудь!
— Нет, — сейчас Лева был почти спокоен. — Я очень уважаю и Зяблика, и Смыкова, и Веру Ивановну, но
— Лева, подожди! Ну хоть немножечко! — взмолилась Лилечка. — Если это наша самая последняя встреча… Я на все согласна… Помнишь, в той черной норе под гаванью мы договорились, что, если наступит конец, мы все же выкроим минуточку для любви… Лева, давай, а?
— Не могу, — голос у Левы сразу осип. — Я очень благодарен тебе, но не могу… Боюсь, после этого я потеряю решимость… Ты просто не знаешь, чего мне стоило все это… Я весь как комок нервов, Мне нельзя позволить себе даже минутную слабость…
— Я все равно не отпущу тебя! — Лилечка вцепилась в его куртку.
— А вот этого не надо! — он рванулся. — Не превращай последние часы моей жизни в ад! Хочешь, чтобы я сошел с ума?
— Да ты и сейчас ненормальный! Как можно было придумать такое? Псих припадочный!
— Каждый человек вправе поступить так, как велит ему совесть! — Куртка на Левке затрещала.
— Если болячку не трогать, она сама заживет! — Лилечка оказалась цепкой, как заправский самбист. — Зачем ее зря бередить! Так и совесть твоя! Сама со временем успокоится, только не растравляй ее.
— Не ждал я от тебя таких слов!
— А я такой дурости от тебя не ждала! Некоторое время борьба шла с переменным успехом, но Левке, хоть и с трудом, все же удалось вырваться.
— Умоляю, возвращайся назад! — Он метнулся в сторону. — Я все равно убегу от тебя!
— Попробуй! — Лилечка кинулась за ним вслед. — Если надо, я за тобой до самого Эдема буду гнаться… До самой Отчины… Не на ту нарвался… Это я только с виду тихая…
Началась гонка, оба участника которой со стороны выглядели форменными дураками. Лева мчался несуразными скачками и, дабы уберечь глаза от встречной растительности, размахивал перед собой руками (о брошенных в порыве отчаяния очках теперь можно было только сожалеть). Лилечка не отставала ни на шаг. Не всякая покинутая жена, даже та, муж которой вдобавок унес с собой и семейную кассу, была способна проявить такую прыть. Несколько раз она уже почти настигала дезертира, но все время что-то мешало: то ветка по лицу хлестанет, то оторвется хлястик Левкиной куртки, до которого сумели-таки дотянуться ее пальцы. Девушка просто осатанела. На все мольбы своего сердечного дружка она отвечала угрожающе-лаконично: «Не уйдешь, трус поганый…»
И тем не менее преимущество Левы, обусловленное разницей в физиологии полов, начало сказываться. Как бы ни были плохи его физические кондиции, у Лилечки, до восемнадцати лет из дома вообще почти не выходившей, они оказались еще хуже. Разделявшее их расстояние начало мало-помалу увеличиваться и вскоре достигло полусотни шагов. Потеряв Леву из виду, девушка должна была ориентироваться только по шуму его шагов, что еще больше затрудняло погоню.
Последние слова Цыпфа, которые Лилечка смогла разобрать, были таковы: