Между Северной и Южной

Серова Ольга

Но у меня не выходил и Штирлиц.

Я бурчал, что не знаю, где витамины, встал из-за стола и взял протянутую чистую рубашку голубого цвета.

Мое утро испачкалось вареньем и враньем.

Ну не мог же я сказать маме, что все витамины отдал Славке? Она сразу начнет звонить Славкиной маме, извиняться за меня и давать тысячу советов, как спасти ребенка от отравления витаминами. Наши мамы дружат.

Без витаминов Славка не может делать инглиш. А кроме него, из нас троих никто не может. Он заряжается от них энергией для мозга. Я не знаю, какую

Славка нашел связь между аскорбиновой кислотой и английским, но это работает.

Только мама ему не покупает, с тех пор как он в детстве слопал целую банку и ему было плохо. Вот блин! Как можно съесть целую банку такой кислятины? Я бы умер сразу на месте.

Но Славка живучий. У него даже аллергии нет. Просто у него витаминная зависимость.

В школе мы с Макаром взяли с него клятву, что он растянет банку на неделю. Ту самую, которую я ему отдал.

– Славон, – сказал я ему на перемене, – давай думай, чем витамины будешь заменять. Я читал, что их нельзя есть постоянно. Может, на лимоны перейдешь?

– Ненавижу лимоны, – отрезал Славка и изобразил приступ тошноты так похоже, что на него стали оглядываться. Мы смеялись, но внутри становилось не так весело.

Придется нам с Макаром скатываться с пятерочной горы за домашку по инглишу в ущелье троек.

А потом я подумал: почему Славка не может просто так давать нам списывать? Без всяких витаминов? Мы же друзья?

Чего он вообще придумал про эти витамины?

Вечером я спросил у мамы, должен ли друг помогать в учебе. Она обняла меня и улыбнулась:

– За витамины точно нет.

«Откуда она узнала?» – испугался я. Вечернее разоблачение не входило в мои планы.

– Кстати, мой дорогой Лисичкин, а рубашку я отстирала, – и так хитро посмотрела на меня.

Люблю, когда вечер лучше утра.

Романтик

Я никогда не поеду в Англию.

И в Америку тоже не поеду.

А если и поеду, то буду говорить без этого инглиша. Почему люди и так друг друга понять не могут? Вот кошки и собаки друг друга понимают. И лошади. Подойдут, ткнутся носами или мордами, покрутят хвостом – и поговорили.

Я, конечно, вряд ли буду носом с незнакомым человеком тыкаться. Тем более и хвоста у меня нет. Но руками и ногами – запросто.

Учительница по музыке нам говорила однажды про «язык танца». Хотел бы я так – станцевал, и все тебя поняли. Особенно когда тебе ужасно хочется что-то такое сказать, а ты не можешь. Когда злишься или обижаешься. Но танцевать я не умею.

Мне обидно, потому что сегодня я получил двойку по английскому. Это моя первая английская двойка за десять лет. С одной стороны, это вроде не плохо – раз в десять лет получить двойку. Но с другой… Раньше они ко мне дороги не знали, а теперь как потопают. Маршем. Раз-два. Раз-два.

А все потому, что Славка,

как назло, заболел, а мы с ним на инглише вместе сидим. И диктант я написал плохо.

Мне очень хотелось позвонить маме и все рассказать. Но я решил терпеть до вечера. Может, вечер мудренее утра?

Я сидел и сидел, а потом подумал: надо маму заранее чем-нибудь обрадовать. Когда ты радостный, ты же не можешь сердиться?

Сделаю ей пюре. Первый раз в жизни.

Я вытащил из ящика четыре картофелины и кое-как их почистил. Из больших картофелин вышли совсем маленькие и кривые, но это не беда. Какая им разница, если я их все равно разотру?

* * *

– Мишука, привет, сынок, – мама зашла домой и стала спрашивать ничего не знающим голосом: – Чем это у нас так вкусно пахнет, а?

Мне хотелось сказать, что так пахнет двойка по английскому, но я молчал. Положил в тарелку пюре, а вокруг пюре разложил забор из нарезанных огурцов и подал маме.

Она посмотрела на меня с таким восхищением, что у меня загорелись щеки.

– Какой ты романтик у меня, Мишань! Ужин приготовил! Вот счастье-то будет, кому достанешься.

– Мам, – вдруг говорю я, – а папа был счастлив, когда ты ему досталась?

Кто меня за язык дернул, думаю. Вдруг она сейчас расстроится и заплачет, как плакала тогда, давно, когда они с папой ссорились.

Я помню, как сам плакал тогда, прятал папину фотографию, где мы с ним в цирке, под подушку. А мама утешала меня и говорила, что все наладится.

Папа мне это тоже говорил. Что будем с ним везде ходить и ездить. И гулять. Только «спокойной ночи» он мне говорить не сможет. Но ведь это не главное?

– Сынок, Миша, – мама вдруг стала серьезной и посмотрела мне прямо в глаза. – Я не знаю, как тебе это объяснить, сможешь ли ты понять меня… Но я не могу сказать тебе, что это только наши взрослые дела. Ты тоже с нами. И ты наш любимый и долгожданный сын. Папа был счастлив. И я была счастлива. Все у нас было хорошо, а потом мы как будто выросли. И я, и папа. Нам стало тесно вместе, как в маленькой одежде, понимаешь? – мама обняла меня и прижалась губами к моему лбу.

Я не совсем понимал, что значит «выросли», но в эту минуту мне показалось, что я тоже вырос.

И я уже не десять миллиметров, как тогда на линейке. Потому что понимаю маму и без этих объяснений.

На каком-то другом языке, по которому я никогда не получу двойку.

Менуэт

– Мам, а папа меня точно любит?

Иногда я задаю глупые вопросы. Но без них никак нельзя, потому что, когда я получаю ответ, у меня будто сил прибавляется. В каждом кармане моей любимой синей толстовки с белыми полосками на рукавах. Папу мне стыдно спрашивать, мы с ним двое мужчин и давно не говорим на такие темы.