Между шкафом и небом

Веденяпин Дмитрий Юрьевич

Вскоре после эмиграции из СССР Мила вышла замуж и уехала в Австралию, страну попугаев.

Сейчас реже, раньше чаще я думал: а вдруг все, что случилось после моих шести лет, — сон. Вот проснусь и увижу наше окно на Таганке, спущу ноги на наши половицы… Будет канун Нового года. Солнечно. Мы с папой начнем наряжать елку. Откроется наша белая дверь и войдет бабушка. Потом мама. Баба Нюра вернется из магазина.

Что же, значит, я готов отказаться от детей, друзей, почти всей жизни? Но ведь это рай, а в раю все настоящее сохранится — даже сны. А ненастоящее исчезнет. Все равно исчезнет.

Часть 2

«В траве стоят спокойные цветы…»

В траве стоят спокойные цветы. Заплаканная память смотрит в щелку И различает комнату и елку, Соткавшуюся в ней из пустоты. И снова видит — зренье сносит вбок — Цветные точки паутинных вспышек, И свет, как снег, ложится на песок Под соснами среди корней и шишек. Шоссе

блестит на солнце, как вода, От радости — «сей брат был мертв и ожил», И муравьи снуют туда-сюда, Работая не покладая ножек. От елки на излете декабря До елки на краю шоссе в июне Сквозь воздух дней протянута заря Невыдуманной жизни накануне. И даже вещи — вестники зари… Заплаканная память смотрит в щелку, Где дождь, как свет, качается внутри И свет, как дождь, стрекочет без умолку. 1993

«В стеклянном воздухе торчит железный прутик…»

В стеклянном воздухе торчит железный прутик; Асфальт, как солнце, светится, дрожа. На высоте седьмого этажа Минута прилепляется к минуте, Выстукивая светло-серый лес С травой и перевернутой листвою, Тропинкой, пустотой и дождевою Сквозящей кляксой пасмурных небес. И в этот лес, как будто в никуда, Уходит неподвижный человечек В плаще и с целлофановым пакетом, Бесцветным и блестящим, как вода. Его спина по цвету, как асфальт, И как бы безотчетно совмещает Прозрачный лес, который все прощает, И этот острый воздух из стекла. И нужно все расставить по местам, Уменьшившись до двух сплетенных свечек Чтоб выяснить, что милость только там, Куда уходит фоточеловечек. 1986

«Даже эти шаги, даже эти следы на паласе…»

Даже эти шаги, даже эти следы на паласе, Даже этот пейзаж с набегающим березняком, Все, что было и будет, стояло тогда на террасе В треугольниках солнца, трепещущих под потолком. Человек в канотье с чемоданом в пустынном отеле, Оглянувшийся на неожиданный окрик портье, Потому что портье примерещилась кровь на постели И лежащий ничком этот самый субъект в канотье. Или дама в машине, закуривающая сигарету, Наклонившись к тому, кто, умолкнув, сидит за рулем; Чуть подавшись назад и направо, навстречу ответу; Сигаретный дымок, как крыло, у него за плечом. Но потом все уходит, и только в бревенчатом доме Белокурая девочка с чайным подносом в руках, В белом платьице, с бантом, помедлив в кухонном проеме, Выплывает к гостям с пирогом в именинных свечах. Но и это уходит, лишь кружатся белые мухи, И старик-лесовик, помолясь, раскрывает уста, Чтобы кротко и просто поведать землянам о Духе, От которого радость, сияние и теплота. В этих нежных волнах золотистого и голубого Ни террас, ни машин, ни раскуриваемых сигарет; Дверь сама открывается настежь в клубящийся свет… Страшно: падая в небо, не вспомнить заветное слово. 1987

«И лес, и шкаф, и фотоаппарат…»

И лес, и шкаф, и фотоаппарат, И чайки, и очки, и плоскодонка, И солнце уплывало вверх, как взгляд Играющего на полу ребенка — Когда в передней щелкает замок, И на пороге возникает папа, Его большая фетровая шляпа, Едва не задевает потолок — И вешалка, и ветер, и брелок, И водоросли, и пальто, и море, И облако ложилось поперек, И волны набегали на песок И пенились, откатываясь вбок, Как съежившийся сумрак в коридоре. 1987

«Надо постучаться — и отворят…»

Надо постучаться — и отворят. Снег, шурша, мелькает над полотном. В вертикальном небе зарыт клад. Демон знает о нем. Человек стоит на краю перрона Навытяжку перед судьбой. Чтобы отнять золото у дракона, Нужно вступить с ним в бой. Снег лежит — как покров бессилья… Главное — не побежать назад! У дракона фиолетовые крылья, Неподвижный мертвый взгляд. Главное —

крикнуть дракону: «Нет!» Крикнуть: «Убирайся!» ночному бреду… Просыпаясь, мальчик видел свет, Чтобы взрослый смутно верил в победу. 1988

В Александровке

Эта ночь разбудила лето. В золотом заповедном сне Голубые полоски света На дощатой темной стене. В доме настежь окно открыто В нарисованный серый сад. В переполненное корыто Капли прыгают и звенят. Над землей повисает низко Бестолковый вороний гам. Отступившее небо близко, И терраса — как будто храм. 1981

Одуванчик

Жизнь моя в столбе бесплотной пыли, В облаке, расплывшемся от слез, В зеркале, которое разбили, А оно очнулось и срослось. В комнате, как в солнечном осколке Озера, сверкающего сквозь Листья и ослепшие иголки, Пляшут пряди солнечных волос; Рыбаки спускаются по склону По траве, блестящей от росы; Папа говорит по телефону, Обреченно глядя на часы. Даже в зимней обморочной давке, В стеклах между варежек и шуб Тонкие секунды, как булавки, Падают, не разжимая губ; Но не зря в серебряном конверте Нас бесстрашно держат на весу — Как от ветра, спрятавшись от смерти, Одуванчик светится в лесу. 1994

«В толпе веселых палочек, в плену…»

В толпе веселых палочек, в плену Зеркальных сквозняков балетной школы, В прозрачности от потолка до пола, Придвинувшейся к самому окну. На улице, в кольце цветного слуха, В лесу, где память бьется на весу, Вибрируя, как золотая муха, Похожая на добрую осу Над яблоком в купе, когда часы Стоят, прижавшись стрелками к рассвету, — Две полосы серебряного цвета Над черным краем лесополосы. Разбившись насмерть в пелене тумана, Мы гладим хвою в глубине пробела, Где голоса летают над поляной, Проделав дырку в зеркале Гизела; Вдоль сосняка, сквозь сумеречный дым, По кромке дня пробравшись без страховки, Мы наяву стоим у остановки На воздухе, оставшемся пустым. 1995

«Есть мир и Бог; мир, человек и Бог…»

Евгению Львовичу Шифферсу

Сделай себе пару очков, которые называются «очками смерти», и через эти «очки смерти» смотри на все.

Савонарола

1

Есть мир и Бог; мир, человек и Бог; Открытость миру и открытость Богу; Есть камень у развилки трех дорог И путник, выбирающий дорогу. …Погибли все — и тот, кто захотел Разбогатеть и поскакал направо, И кто свернул туда, где власть и слава… Лишь тот, кто выбрал смерть, остался цел.

2

Есть лес и снег, пустыня и вода, Круг Зодиака, воздух, время года, Земля и небо, слава и свобода, Отчаянье и память, «нет» и «да». Есть ад и рай с его рукой-лучом, Пророки, маги, звезды, птицы, листья, Художник, гравирующий мечом, Боец-монах, сражающийся кистью: Зеленый север, желтый юг, восток Белее снега, красный запад, синий Слепящий Центр; молитва, пепел, иней И человек, который одинок.

3

Я полюбил тебя, бессонный человечек. Огромный коридор наполнен тишиной. В окне стоит зима, и черно-белый вечер Похож на зеркало основой ледяной. В колодце темноты скользят смешные люди. Прижавшись лбом к стеклу, не разжимая век, Тот мальчик видит все, что было, есть и будет. Над эллипсом катка порхает редкий снег. Есть только то, что есть; он встанет на колени, И двор под окнами, каток, асфальт, подъезд Окажутся на дне почти прозрачной тени Пространства-времени, похожего на крест. Есть только то, чего как будто нет. Внутри другой зимы я выбегу из школы, И он подарит мне очки Савонаролы, Чтоб я смотрел сквозь них на разноцветный свет. 1998