Между жизнью и смертью

Воронин Андрей Николаевич

– Ее вчера с утра начали готовить. Обедать не разрешили, – подала голос соседка рыженькой, крупная немолодая женщина. – А где-то перед ужином и увезли.

– В родильное?

– Ну да. А почему вы, собственно, интересуетесь? – женщина вдруг взглянула на него с подозрением. – Вы ведь не ее муж и не врач. Что-то мы вас никогда раньше здесь не замечали...

– Нет, я видела его. Он санитаром работает, нам еду в столовую привозит, – рыженькая оказалась куда более глазастой, чем ее подозрительная соседка.

Банда, не отвечая, повернулся, собираясь уходить,

но в дверях палаты нос к носу столкнулся с Альпенгольцем, заведующим отделением, – худым высоким мужчиной лет сорока. Банда знал его только по фамилии, Альпенгольц же вряд ли знал Банду вообще.

– Кто вы такой и что вы здесь делаете? Это в этой палате кричали? – строго спросил врач, решительным движением поправив очки на носу.

– Кто дал приказ о переводе Сергиенко в родильное?

– Какая вам разница? Быстро покиньте помещение. Что вы вообще здесь делаете?

– Слушай, ты, – Банда одной рукой сгреб халат на груди врача и, приподняв немного этого тощего субъекта, легонько стукнул его спиной о косяк, – я задал вопрос и жду ответа. Времени у меня очень мало...

– Что вы себе позволяете? – испуганно взвизгнул Альпенгольц, снова поправляя очки.

– Тебе не ясно? – Банда повторил процедуру "постукивания" о косяк, и Альпенгольц с готовностью заговорил:

– Распоряжение было Рябкиной. По всем показателям Сергиенко пришло время рожать.

– У нее были схватки? Какие-нибудь там еще признаки подошедшего срока?

– Нет. Но ее осматривала накануне сама Рябкина совместно с доктором Кварцевым...

– Это заведующий родильным отделением, да? Заместитель Нелли Кимовны? – уточнил на всякий случай Банда.

– Да. Они очень обеспокоились после осмотра, их насторожило состояние и положение плода. По их словам, плод был мертв или, по крайней мере, не подавал признаков жизни...

– Это они сказали при Ольге?

– Ну что вы! – возмущенно сверкнул глазами за стеклами очков Альпенгольц. – Как можно – при больной говорить такие вещи! Эта информация предназначалась только для меня.

– А вы? Вы смотрели Ольгу?

– Нет. А почему я, собственно, не должен доверять своим коллегам, к тому же более опытным, чем я...

– Занимающим более высокие должности, лучше скажи!

– А почему бы и нет?! – сорвался на фальцет Альпенгольц. – Должности просто так не занимают, и, зная этих людей, я ни секунды не сомневаюсь, что они, особенно Нелли Кимовна, вполне...

– Ладно, не надо мне про Рябкину сказки рассказывать. Сам разберусь... А неужели вы или кто там еще... лечащий врач, например... не видели, что с плодом что-то не так? – Банда пытался разобраться в системе медицинского наблюдения больницы, чтобы как можно лучше понять механизм возможного преступления. А в том, что дело с Ольгой Сергиенко нечисто, он уже не сомневался.

– Нет. Мы ничего не замечали. Но, как вам сказать... Это дело такое – сегодня все хорошо, все нормально, а завтра... Или даже через минуту...

– Ладно, ясно! – Банда шагнул из палаты, но Альпенгольц вдруг схватил его за рукав:

– Но кто вы? И что вам надо?

Почему вы все это у меня выспрашиваете?

– Руки убери! – грубо вырвался Банда. – Смазать бы тебе разок по роже...

– За что? – отшатнулся от него врач, испуганно сверкнув глазами.

– За все хорошее. За то, что так хорошо своих пациенток смотришь. Почему так долго держали здесь Сергиенко?

– Это было распоряжение Нелли Кимовны. Она вообще сама занималась этой больной.

– Так. Интересно, – Банда снова повернулся к врачу. – И что, это так принято – главврачу больницы становиться лечащим врачом какого-нибудь пациента?

– Нет, но вы же сами понимаете – может, это была ее родственница или подруга...

– А показания держать ее на стационарном сохранении были?

– Как вам сказать... Вообще-то нет.

– Я так и думал!

– Но все же сейчас мы любим перестраховываться, лишь бы все обошлось. У Сергиенко наблюдался высокий тонус матки, а это довольно опасная...

– Ладно, понятно, – у Банды больше не оставалось времени выслушивать разглагольствования доктора Альпенгольца.

Он бросился по лестнице наверх, на третий этаж. В родильное отделение...

* * *

Наташка Королькова сидела на посту у палаты новорожденных, грустно поклевывая носом над раскрытой страничкой какого-то иллюстрированного журнала.

Подходило время очередного кормления малышей, а желания развозить их по палатам Наташка не испытывала никакого. Ведь как-никак пошли уже вторые сутки ее бессменного дежурства, и сменять ее до шести вечера, до самого конца дежурства, никто не должен был.

Конечно, приятно сознавать, что в сумочке нежно похрустывают две стодолларовые бумажки, но сил ради них было потрачено все же слишком много...

Накануне Рябкина предупредила:

– Поменяйся дежурствами, мне надо, чтобы ты и эту ночь провела на посту.

И несчастной Наташке ничего не оставалось делать, как попросить напарницу о замене – мол, надо уехать, так я сразу два дня, чтобы побольше потом времени было.

А ночь во время их "мероприятия", о котором никто в больнице не знал, была тревожной. Наташка знала это по предыдущему опыту, поскольку во время ночного кесарева всегда оставалась одна и та же бригада медперсонала, личная команда Рябкиной, в которую входила и сама Наташка.

В общем-то, ее обязанности во время дежурства этой "спецбригады" нельзя было назвать особо сложными. Задача Корольковой состояла в обеспечении полного душевного комфорта Рябкиной и безопасности их общего дела – в коридоре отделения не должна была появиться в эту ночь ни одна роженица, ни кто-либо из непосвященного медперсонала, а самое главное – нужно было быстро и осторожно вынести в нужный момент "груз" по черной лестнице к поджидающей у подъезда машине.

За такие дежурства Наташка с чистой совестью получала свои двести долларов. Столько же ей заплатили и в эту ночь за "сверток", доставленный к стоявшему в условленном месте "Мерседесу" цвета "серый металлик" с баварскими номерами...