Мгновения. Мгновения. Мгновения… (сборник)

Рождественский Роберт Иванович

Сказка о медных трубах

И довелось испытать ему

огонь, воду и медные трубы.

Из старой книги Жил богатырь на свете. Претендовал на корону. Не было у гражданина ни слабостей, ни гордынь. Съедал на обед барана. На ужин съедал корову. Был богатырь что надо! Сказочный был богатырь… Он — либо сражался, либо думал: с кем бы сразиться?! И никакая сила не могла его удержать… Князю приходится княжить. Прачке — с бельем возиться. Богатырю приходится подвиги совершать… Однажды он въехал в море. На добром коне. С разгона. И там пропадал, — рассказывают, — почти до восьми утра. А утром князю в подарок привез он Царя Морского. Люди кричали: «Браво-о-о!..» Люди кричали: «Ура-а-а-а!..» А богатырь отправился в Царство Зловонной Гари, — жажду геройства новым подвигом утолил. Огненного Страшилу голыми взял

руками! Только усы да брови чуточку опалил.) Княжеские глашатаи на площадях хрипели. Был потрясающий праздник! (Я знаю, что говорю.) Звонкие трубы пели, чистые трубы пели, медные трубы пели славу богатырю! Слушал он эти трубы в очень достойной позе. Слушал он их, внимая каждой отдельной трубе. Слушал их днем и ночью, Вдумчиво слушал. А после — разволновался. И помер. От уваженья к себе… — Жил богатырь на свете, Явно — не самый слабый. Был богатырь, и — нету. Жалко богатыря. Страшное испытанье: медные трубы славы! Соображали предки. Слов не бросали зря.

Сказка о кузнеце, укравшем лошадь

Был кузнец непьющим. Ел, что Бог предложит. То ли от безумия, то ли от забот, он украл однажды у соседа лошадь. Кузнеца поймали. И собрали сход… Дали слово старцу. Распростер он руки. Покатились слезы из-под дряблых век: «Люди! Я заплакал от стыда и муки!.. Вор у нас в деревне! Мерзкий человек!.. Мне стоять с ним больно. Мне дышать — противно! Пусть не станет вора на святой Земле!..» Зашептались люди. В общем, выходило: кузнецу придется кончить жизнь в петле… И тогда поднялся старец (очень древний!) От волненья вздрагивал седины венец. Он сказал: «Подумаем, жители деревни!.. Что украли? Лошадь. Кто украл? Кузнец!! Он у нас — единственный! Нужный в нашей жизни. Без него — погибель! Бог ему судья… Мы, повесив вора, кузнеца лишимся! Выйдет, что накажем мы самих себя! Вдумайтесь!..» И люди снова зашептались. Спорам и сомненьям не было конца… И тогда поднялся самый главный Старец: «Правильно! Не надо вешать кузнеца!.. Пусть за свой проступок он заплатит деньги!.. А поскольку этот разговор возник, — есть у нас два бондаря. Двое! И — бездельники!.. Лучше мы повесим одного из них…» Умные селяне под домам расходятся. Курят. Возвращаются к мирному труду… Кузнецом единственным быть мне очень хочется! Если ненароком лошадь украду.

Сказка о добром джинне

Олегу Рудневу

Джинн был добрым. Из бутылки вылез, а бутылку подарил мальцу… Стражники царевы подивились: мимо них шагнула тень к дворцу. Царь, румяный, как шашлык по-карски, глянул на волшебника хитро: — Ты откуда взялся? — Я? Из сказки. — А сюда зачем? — Творить добро, — Значит, будешь требовать в награду золотишко, бархату аршин? Может, дочку царскую? — Не надо. Ничего не надо. Я же — джинн. Царь перекрестился на икону, скипетром покачивая в такт, и сказал сурово: — Нет закону, чтоб добро творили просто так!.. Засмеялся джинн. Подался в город. И — покрытый копотью лучин — он сначала уничтожил голод, грамоте мальчишек научил, лес дремучий вырубил без страха, запросто остановил чуму… Люди относились к джинну странно и не очень верили ему. Их одно лишь интересовало: — Все-таки скажи, открой секрет… Сам-то ты неужто без навара? — Я же джинн! — Ну-у, это не ответ! Не бывает так… Добро приносишь. Бедным помогаешь задарма. Ничего себе взамен не просишь… Понимаешь? — Дураков нема. Джинн засеял рожью поле брани. (Люди ночью эту рожь сожгли.) Рассыпал он истины. (Не брали.) Планетарий выстроил. (Не шли.) Джинна избегали. Джинна гнали. (Дважды чудом спасся от толпы!) Дружным хором джинна проклинали пасторы, раввины и попы. Хаяли в костелах и в мечетях, тысячами шли на одного!.. Джинн бы умер в тягостных мученьях, если б не бессмертие его. И, устав от мыслей раздраженных, плюнул джинн на непонятный мир… И решил он разводить крыжовник: ягоду, в которой — витамин. Для себя!.. Над хутором заброшенным, над последней страстью чудака плыли — не плохие, не хорошие — средние века.

Отрывки из блокнота

* * *

Американская критикесса, серьезная дама: сейчас не пользуются популярностью пьесы в 3-х актах. Ибо у нас 1-актная жизнь.

* * *

У нас эпоха зрелищ без хлеба.

* * *

Из души, которая так слаба я — по капле — выдавливаю раба. Раба — и, значит, преступника — выдавливаю, как из тюбика… А

он говорит мне, как эхо судьбы: — Послушай, а если мы оба — рабы? А что, если ты, гордясь и сопя, по капле выдавливаешь себя?..

* * *

Сначала позвонил помощник Очень Важного Лица.

К телефону подошла жена. Помощник назвал ее по имени-отчеству и спросил: «Будет ли Ваш муж дома от 17 до 18 часов?.. Пожалуйста передайте, что звонили от такого-то…»

Приходишь домой и узнаешь эту новость. Делаешь равнодушный вид (мол, подумаешь, обычное дело). Хотя внутри что-то екает. Равнодушного вида не получается. Ждешь, волнуешься, — (почему?) — на часы поглядываешь чаще, чем нужно. (Ну почему? Бред какой-то! Не будь идиотом!..) Странная гордость, смешанная со страхом, охватывает тебя. (Дважды идиот!)

И вот — звонок. Вроде бы обыкновенный, но ты сразу догадываешься: оттуда… (Ах, телепат хреновый! Внебрачный внук Ванги…)

«Это такой-то?.. Здравствуйте! С Вами будет говорить…»

Дальше — небольшая пауза. Государственная тишина в трубке. А ты чувствуешь себя пацаном. (Господи, да что с тобой? Опомнись! У тебя же дети, внуки!..)

«Здравствуйте! Я хотел бы сердечно поблагодарить Вас за очень нужные стихи…»

Он продолжает говорить, а ты уже не ты, совсем не ты.

Лепечешь что-то в ответ и ощущаешь, как в тебе все виля ет!! И говоришь почему-то не своим голосом, каким-то бодро-пионерским, рапортующим. И фразы одна тупее другой! Но ты доволен, ты в восторге, ты счастлив!

Получается, что ты ждал этого звонка полжизни. Или — четверть. И вот пришел он — этот исторический миг. Ты заслужил! (Чего?) Ты дрожишь. (От чего, бедненький?)

Не знаю. Наверное, от рабства.

Заметили. Отметили. Оценили. (Что? кто?!) душе стыдно и возвышенно.

Почти сразу же понимаешь, что во что-то вляпался. То ли — в дерьмо, то ли — в варенье. И тебя не отпускает чувство мерзостной благодарности или благодарной мерзости.

О, как ты кивал во время разговора, стихотворец! Как замечательно ты кивал! Всем, чем мог, кивал! Как ты жаждал отблагодарить за высокую милость! (Раб! раб! четырежды — раб! ну, почему-у-у?!)

Такие мы.

А может, один я такой. Но до сих пор обидно.

* * *

Мы живем совсем не скучно. Только запах, как от скунса.

* * *

…из-за отсутствия Моцарта травят друг друга Сальери.

* * *

Вслушайтесь! Вглядитесь! Убивают время. Убивают время сообща и в одиночку. Будто бы друг с другом соревнуясь: кто скорее? Убивают в полдень. Убивают ночью. Убивают время нахально и молитвенно. Убивают время стыдливо и истошно. Убивают прямо перед окнами милиции! (Что там «перед окнами». За окнами — тоже…) Люди спотыкаются. Погоду ругают. На площадках лестничных толкутся вдвоем. Зазывают в гости. Так и предлагают: «Приходите… Как-нибудь вечерок… убьем…» Люди суетятся. Люди верят в слухи. Ссорятся. Ждут из Саратова родных. Убивают время! После — моют руки. Чтоб не оставалось крови на них… Люди убивают время отрешенно. Пухлые портфели загадочно несут. Убивают собственное время. И чужое. И никто за это не зовет их в суд. И никто — ни разу! — не вручает похоронных, Мол, «погибло время. Нужнейшее. Зазря…» Падают минуты повзводно и поротно. Начиная с самого первого января… Мертвые минуты молчат, не обижаются; Мертвые минуты выстраиваются в века… Зачем люди плачут? Чего докторам жалуются, что мало успели сделать, что жизнь — коротка?

* * *

Все хочу я увидеть. Хочу испытать, Все, кроме смерти, И услышать все шепоты мира и все его грохоты. Но даже и то, что небесный Госплан отпустил мне по смете, я честно приму. И вместе с друзьями потрачу до крохотки… Все желания могут исполниться, кроме самого яркого — колеса машины времени ржавеют — несмазаны… А мне б откусить от того матросского яблочка! А мне бы почуять рукопожатье товарища маузера!.. Это вовсе не кровь, это время в жилах играет. Пусть потом разберутся, кто гений, кто трус, кто воин. Ведь не тогда человек умирает, когда умирает, А тогда, когда говорит: «Я собой доволен…» Я собой доволен… И можно готовить деньги, заказывать место на кладбище и траурный выезд… А в соседнем сквере кудахчут хорошо одетые дети. И не знают еще, что им досталась эпоха — на вырост! Мы об этом тоже не знали. Мы не верили, что состаримся. И что однажды на сердце у каждого истина выжжется: никогда не бывает Счастье конечной станцией!.. …Потому-то и кружится этот мир. Потому он и движется.

* * *

Подступала поэма. Она изводила меня. То манила доступностью легкой, а то не давалась. Подступала поэма. Звучать начинала, дразня. А потом за границами голоса вдруг оставалась… Если я уезжал, то она меня честно ждала, терпеливо ждала на ступенях у самого дома. Подступала поэма. Невнятной и точной была. Сумасшедшей и невозмутимой. Жестокой и доброй… А однажды приснилось мне: я нахожусь на посту. И ночная дорога, как пеной, туманом закрыта. Вдруг почувствовал я, как приходит в мою немоту ощущение ритма, звенящая яростность ритма! Этим медленным ритмом я был, будто льдами, затерт. Он во мне тяжело нарастал, колыхаясь и зрея.. — Кто идет? — закричал я. — Стой! Кто идет? И услышал спокойный ответ: — Время.