Мицелий. Янтарные глаза
Шрифт:
В этот момент Пинки поняла, что случилось какое-то принципиальное недопонимание. Она не знала чего-то, что должна была знать, и это была настолько базовая информация, что Лукасу даже в голову не пришло, что она ею может не владеть. «Неужели ссенская чайная – это что-то совсем иное, чем просто… чайная?» Но раньше чем она решилась на маневры отступления, Лукас просто сказал:
– Ну, давай, через полчасика я у тебя, – и прервал связь.
Она вздохнула. Интересный вечерок?! Пинки казалась себе тем странным человеком, который отправился на кладбище в надежде найти там клад.
Такая женщина, как Пинки – соответствующего нрава и
Пинки открыла дверцы, взяла из коробки с фотографиями письмо отца Лукаса и бросила в сумочку. Затем снова вытащила. А потом сунула обратно. Сейчас у Судьбы был отличный шанс себя проявить, так как только от нее зависело, в какой фазе метаний позвонит Лукас. Дело не в том, что Пинки вообще не хотела передавать письмо. Была еще одна маленькая проблемка.
Сейчас, в тридцать три года, она бы точно ничего подобного не сделала. Но тогда ей было шестнадцать, и она была безумно, безнадежно – и совершенно бессмысленно – влюблена в Лукаса Хильдебрандта. Загадка, которую он из себя представлял, не давала ей покоя. Как и загадка, которой был маленький прямоугольник мицелиальной бумаги. Что ему может написать отец?!
Она открыла письмо.
Пинки думала, что найдет в конверте микрод с голографической записью. Или даже еще один лист бумаги с письмом, написанным от руки или напечатанным. Конверт не был подписан, потому она решила, что вместо разорванного может просто положить в новый и никто не заметит. Конечно, она не подозревала, каким образом пишут письма ссеане, и это было роковой ошибкой. В таких обстоятельствах она была обязана об этом знать.
Ну, теперь она знала. Они берут длинную полоску бумаги, на которой пишут письмо, а затем четко определенным образом складывают и склеивают. Она до сих пор вспоминала свой шок, когда поняла это. Никакого конверта. Ничего, что можно бы было заменить. И ничего уже не сделать незаметно, когда письмо разорвано на две части. Если она однажды захочет отдать это письмо, то придется признаться, что из любопытства ей хотелось его тайно прочитать. И более того…
Более того, ей это ничего не дало. Этот случай надавил на ее совесть, но нисколько не удовлетворил любопытство, потому что письмо определенно было написано не на том языке, который она могла бы понять. Можно было и раньше подумать – она ведь видела книгу, по которой Лукас учит ссенские знаки, и было совершенно очевидно, что профессор Хильдебрандт ими тоже владеет. Много ума не надо, чтобы понять, что в распоряжении отца и сына есть идеальный тайный язык, которым было бы грех не воспользоваться. Но она как полная дура совершила все ошибки, какие только могла, одну за другой, от основной до мельчайших.
Пинкертина раздобыла мицелиальную бумагу, тушь и перо, и попыталась переписать письмо, но оказалось, что это еще тяжелее, чем выглядит. Она не знала, какой из этого хаоса значков важен – какая точка или толстая черта действительно что-то значит, а какая случайна. Так как системой она не владела, подделать письмо ей не удалось, даже когда она пыталась обвести его через подсвеченное стекло. Полное фиаско.
Но у нее был еще шанс – если бы она пришла на кафедру к профессору Хильдебрандту и во всем призналась. Она решалась три года, тысячу
Потом Пинки узнала, что он умер.
Она почти рвала волосы на голове. Он опередил ее решительность всего на пару дней!
Вскоре ей пришло в голову, что она может сама начать учить ссеин и наконец расшифровать письмо. И оказалась не такой уж безнадежной. Возможно, Пинки делала глупые ошибки, но в академическом смысле способностей ей хватало; более того, в жизни она не раз проявляла значительное упорство, когда речь шла о часах усилий, посвященных соразмерно осмысленной цели. Выбранное для этой попытки время тоже не было таким уж странным, и смерть профессора с ним была тесно связана. ссеин имел репутацию невероятно сложного языка, что всех отпугивало, так что ему почти не учили в языковых школах. Если бы Пинки искала курсы прежде, то вполне могла бы оказаться прямо на кафедре Хильдебрандта – а значит, и на коврике в его кабинете.
В учебнике она дошла до двадцать четвертой лекции, но только благодаря тому, что пролистала первые двадцать три, где речь шла о каких-то «вспомогательных определительных значках», что ей не показалось важным. Лекция № 24 начиналась классически: картинкой с двумя героями – землянкой и ссеанином. Под каждым был значок на ссеине, транскрипция латиницей и перевод на терронский.
«Эта девушка – студентка. Ее зовут Анна. Этот парень – жидкий металл во тьме. Его имени нет».
Именно так там и было написано. На этом Пинки закончила. Как можно это учить, если она даже не понимает перевод на свой родной язык?
Кроме того, она прочитала предисловие профессора Хильдебрандта, откуда узнала, что, кроме ссеина обыкновенного, на котором говорят в быту и которому посвящен данный учебник, существует еще три типа древнего храмового языка, которые используются в определенные периоды литургического года или в определенных обстоятельствах, а из них самый сложный и эзотерический – так называемый ссеин корабельный. С тех пор она не сомневалась, что письмо написано именно на корабельном ссеине, и это была самая веская причина, почему она бросила все это дело. Зачем учить обычный ссеин? Для ее целей его не хватит.
Да и к чему все попытки разгадать письмо? Лукас все равно бесконечно далеко.
Пинки отпраздновала двадцатый день рождения и лишилась девственности в спальном мешке с одним плазмолыжником с артисателлита Солунь-3 – это был красивый парень, но другие его черты она узнать не смогла, потому что больше его никогда не видела. В том же году она выступила на олимпиаде и заняла двадцать шестое место. Она убеждала себя, что в следующий раз будет лучше, но на самом деле именно в этот момент все ее жизненные успехи остались позади. Пинки начала изучать административное право и маркетинг – особого удовольствия это не приносило, и даже представить было сложно, что она действительно будет этим заниматься, но родители говорили, что это перспективно, потому она приняла мысль, что однажды станет секретаршей (которая отважно передает шефу телефонные звонки), так же, как и до этого приняла мысль, что будет профессионально заниматься лыжами. Грустно, что родители с младшей сестрой вскоре уехали. Валентина и Фредерик Вард были профессиональными плазмолыжниками, но давно закончили спортивную карьеру и посвятили себя акробатике. Им пришло интересное предложение с Эридана. С Кристиной проблем не было, она легко могла перейти в другую консерваторию, но родители сомневались, забирать ли с Земли Пинкертину, которая только начала учиться в университете. Пинки убеждала их, что справится и одна. Не могла ведь она стоять на пути их карьеры. И как она могла поехать с ними на Эридан, когда дома в ее шкафу лежит такое письмо? Она совершенно не сомневалась, что должна остаться на Земле. Пинки прекрасно справится без них. Ведь она уже почти совсем взрослая.