Мичман Изи
Шрифт:
— Как так?
— Да ведь он вырос на палубе, отслужил свой срок и дослужился до чина лейтенанта, а потом, Бог весть почему, принял сан священника.
— Что же его заставило?
— Никто этого не знает, но говорят, что, став пастором, он не стал счастливее.
— Почему же?
— Потому, что он совершил глупость, которую теперь не исправить. Он полагал, что из него получится хороший пастырь, а потом, когда у него прояснилось в мозгах, он обнаружил, что ошибся, — в глубине души он остался офицером, так что его душа стала полем брани
— Почему же для капеллана нет трибунала, который разжаловал бы его из этого звания и позволил бы заняться тем, к чему призывает душа?
— Так не водится, Джек, — они служат Богу, а это не то, что служить его величеству.
— Ну, в этих вопросах я не разбираюсь. Когда мы отплываем?
— Послезавтра.
— Чтобы присоединиться к флоту в Тулоне?
— Да, но, как я полагаю, ветер сперва отнесёт нас к испанскому берегу. Ещё ни один корабль не совершал перехода в Тулон без того, чтобы не оказаться у берегов Испании.
— Очень странное обстоятельство; если учесть, что ветер дует с юга и несёт корабли через Средиземное море прямо на север!
— Возможно, ты захватишь ещё один приз, Джек, не забудь взять с собой Морской устав!
— Лучше я возьму с собой Мести — это будет полезней. Боже мой, как отвратительна мичманская каюта после возвращения с берега! Нет, я решительно не могу оставаться здесь, я должен подняться на палубу и оттуда глядеть на берег, если ничего другого не остаётся.
— Вот как? Только десять минут назад ты говорил, что тебе надоел берег.
— Да, но за эти десять минут успела опротиветь и наша каюта. Я сейчас же пойду к первому лейтенанту за снадобьем.
— Послушай, Тихоня, мы должны принимать лекарство вместе, в один и тот же день.
— Конечно, только дождись, когда мы прибудем на Мальту.
Джек поднялся на палубу, познакомился с капелланом Хокинсом и другими офицерами, которых он ещё не знал, затем поднялся на марс, где уселся на рею, глядя на берег и вспоминая о событиях недавнего прошлого. Тут ему вспомнилась Агнесса, и он стал думать о ней. Когда мичман влюблён, он всегда поднимается на мачту, чтобы помечтать о своей любимой, и он так глубоко погружается в свои мечты, что даже приказ старшего офицера иной раз не выводит его из мечтаний.
На другой день «Аврора» вышла в море и при попутном ветре стала заваливаться влево, следуя курсом скорее на запад, чем на север, вследствие чего они увидели испанский берег раньше, чем Тулон. Здесь мистер Дуррифар вынул руки из карманов впервые с тех пор, как они вышли из порта Маон, потому что иначе он не мог бы рассмотреть берег в подзорную трубу. Этим делом стала заниматься вся команда корабля, от капитана до матроса: осматривал горизонт через подзорную трубу капитан Вилсон; пристально обшаривали глазами поверхность моря офицеры; взобравшись на топ-мачту, просмотрели все глаза матросы. Но всё было напрасно: вокруг не было видно ничего, кроме рыбачьих лодок. Поэтому
— Готов биться об заклад, Тихоня, что нам сегодня не видать приза как своих ушей, — заявил один из мичманов.
— Я не хочу гадать: увидим — не увидим, — сказал Джек, — но я готов биться об заклад с вами на что угодно, что мы не захватим приза до двенадцати часов ночи.
— Ещё не известно, какова она будет, эта ночь, — заметил один из подштурманов по имени Мартин. — Утро было прекрасным, но меня томит предчувствие, что ветер вряд ли будет таким же хорошим.
— А почему? — спросил другой мичман.
— Я уже восемь лет плаваю на Средиземном море и разбираюсь в приметах. Небо какое-то мутное, а ветер дует слишком устойчивый. Можете меня назвать скверным прорицателем, если вечером мы не возьмём марселя на рифы в ожидании шторма.
— Ты будешь скверным прорицателем в любом случае, если накличешь скверную погоду! — возразил юнга.
— Что-то ты слишком вольно болтаешь, мой мальчик. Тихоня, дёрни его за ухо ради меня!
— Тогда дёрни потихоньку, Тихоня! — засмеялся юнга.
В это время с палубы донеслась команда.
— Вот и призы, честное слово! — воскликнул Гаскойн, хватая шляпу и выбегая из каюты. За ним последовали другие мичманы, кроме Мартина, который только что сменился с вахты и счёл своё присутствие на шкафуте излишним, по крайней мере на то время, пока он выпьет чашку чая.
И верно, из-за мыса, видневшегося к востоку, показались галлиот и четыре судна с косыми латинскими парусами, которые, заметив фрегат, начали разворачиваться носом к ветру. В то же время мачты «Авроры» оделись парусами, а подзорные трубы устремились на суда.
— Идут с полным грузом, сэр, — заметил капеллан Хокинс. — Посмотрите, как туго заполнены ветром марселя галлиота.
— Их только что захватил свежий бриз, — сказал капитан Вилсон своему старшему помощнику.
— Да, сэр, сейчас он и нас захватит, — ответил тот.
— В таком случае пошлите людей на бомбрамфалы , — приказал капитан.
Однако бриз всё крепчал, и «Аврора» дала сильный крен под напором шквалистого ветра.
— Выбрать брамфалы!
— Держи круче к ветру, рулевой! Ещё круче, тебе говорят! Чуть подтяните наветренный гротабрамрей! — прокричал штурман.
— Марсовые, на ванты! Изготовиться взять бомбрамсели на гитовы ! Капитан Вилсон, может быть, их убрать вовсе? Я боюсь за эту мачту, она гнётся, как кнут! — сказал Дуррифар, глядя вверх, не вынимая рук из карманов.
— Эй, на стеньге, бомбрамсели долой!
— Испанцы делают поворот, сэр, — доложил второй лейтенант Хэзуелл.
Бриз ещё больше усилился, и фрегат резко накренился.
— Взять рифы на марселях, мистер Дуррифар!
— Слушаюсь, сэр! Всем наверх, ложиться на другой галс!