Мичман Тихоня
Шрифт:
— Превосходная идея, Нэд, и чем скорее приведем мы ее в исполнение, тем лучше. Я напишу капитану, буду просить его избавить меня от виселицы, сообщу, куда мы направились, и прибавлю, что письмо будет ему передано после того, как мы отплывем.
Они были теплые ребята — Гаскойн и наш герой.
ГЛАВА XVII
в которой наш герой предпринимает новое плавание
Гаскойн и наш герой, бывшие оба в штатском платье, отправились на пристань и при помощи какого-то мальтийца, говорившего
Затем наши мичманы вернулись в гостиницу и велели подать обед в заднюю комнату.
Так как м-р Тальбойс не счел нужным возвращаться на корабль до вечера, а мистер Бриггс также дожидался темноты, чтобы вернуться, то известие о дуэли распространилось только на следующее утро. И тогда о ней узнали не от боцмана и не от артиллериста, а от госпитального служителя, который явился на корабль с сообщением, что один из служащих на корвете находится у них в госпитале, раненый, но в хорошем состоянии.
Мистер Бриггс явился на корвет с повязкой на лице.
«Черт бы побрал этого Джека Изи, — думал он. — Я только два раза брал отпуск с тех пор, как мы отплыли из Портсмута. В первый раз мне пришлось вернуться на корабль без штанов и показать свою голую корму перед всем экипажем, а теперь я вернулся в таком виде, что не смею показать носа».
Он явился к вахтенному офицеру, а затем поспешил в свою каюту, улегся в постель и провел всю ночь, не смыкая глаз от боли и придумывая какой-нибудь предлог, который дал бы ему возможность не являться завтра на палубу.
Впрочем, он был избавлен от затруднения, так как Джолиф передал записку Гаскойна Саубриджу, а капитан Уильсон получил письмо от Джека.
Капитан Уильсон вышел на палубу, где узнал от Саубриджа подробности дуэли, после чего они отправились в каюту, прочли письмо Джека, допросили мистера Тальбойса и, отправив его под арест, нахохотались досыта.
— Конца нет приключениям мистера Изи, — сказал капитан. — Дуэль кончилась пустяками, так что можно было бы ограничиться строгим выговором. Но эти нелепые ребята удрали в Сицилию, и я недоумеваю, как нам вытянуть их оттуда.
— Сами вернутся, — сказал Саубридж. — Истратят деньги и вернутся.
— Да, если не ввяжутся в какую-нибудь новую историю. Этот повеса Гаскойн не лучше Изи, и теперь, когда они вместе, невозможно сказать, что может случиться. Но может быть, они еще не успели уехать, Саубридж, надо навести справки.
Но они успели. Джек и Гаскойн съели очень хороший обед, а потом забавлялись с обезьянкой, пока не пришел «падроне», хозяин сперонара.
— А что мы сделаем с пистолетами, Изи?
— Зарядим их и возьмем с собою — может быть, пригодятся. Кто знает, не выйдет ли чего на сперонаре. Мне жаль, что Мести не с нами.
Они зарядили пистолеты, взяли каждый по паре и засунули их за пояс, скрыв
Джек и Гаскойн расплатились по счету и собрались уходить, но падроне заявил, что не прочь бы был видеть, какого цвета у них деньги прежде, чем они будут на судне. Джек, негодуя на такое недоверие, достал пригоршню дублонов и, отсчитав пару падроне, спросил, доволен ли он? Тот принял деньги с благодарностью и поклонами и попросил молодых джентльменов следовать за ним. Вскоре они были на судне и, пройдя под самым бортом корвета Его Величества «Гарпия», вышли из гавани Вадетты.
Ночь была ясная, звезды ярко сияли и искрились, отражаясь в воде, и луна, бывшая на ущербе, озаряла нежным светом белоснежный парус. Судно, у которого не было палубы, было наполнено корзинами от винограда и фруктов, привезенных из древней житницы Рима, доныне сохранившей свое плодородие. Команда состояла из падроне и трех матросов, сидящих на носу перед парусом.
Падроне оставался на корме у руля и всячески ухаживал за нашими молодыми джентльменами, которым хотелось только одного — чтобы он оставил их в покое. Наконец, они попросили у него одеяла и сказали, что лягут, так как им хочется спать. Падроне посадил на руль матроса, выдал одеяла и ушел на нос. Двое мичманов улеглись и несколько минут смотрели на звезды, не говоря ни слова. Наконец, Джек сказал:
— А ведь это восхитительно, Гаскойн. Мое сердце так и прыгает вместе с судном, и мне кажется, сам сперонар радуется своей свободе. Он несется по волнам, вместо того, чтобы стоять на якоре.
— Это чересчур сентиментально, Джек, — возразил Гаскойн, — он не более свободен теперь, чем когда стоит на якоре, так как должен повиноваться рулевому и идти туда, куда тот захочет. Ведь ты не назовешь свободной лошадь, которую вывели из конюшни, оседлали и поехали на ней верхом.
— А это слишком рационально, Нэд. Ты убиваешь мою иллюзию. Как бы то ни было, мы теперь свободны.
— Свободны-то свободны, а все-таки не мешало бы нам держать вахту нынче ночью.
— Сказать по правде, я и сам это думал, мне не слишком нравится наружность нашего хозяина.
— Да, зато ему очень понравилась наружность твоих дублонов. Я видел, как он встрепенулся, и как засверкали его глаза, и тогда же пожалел, что не заплатил ему долларами.
— Да, это было довольно глупо с моей стороны. Но во всяком случае он не видел всех.
— Он видел совершенно достаточно, Джек.
— Ну что же, кроме дублонов у нас есть и пистолеты, а их только четверо.
— О, я их не боюсь, только нам следует быть начеку.
— Когда мы будем в Сицилии?
— Завтра вечером, если ветер останется попутным. Будем держать вахту по очереди.
— Согласен — теперь около двенадцати часов ночи. Кто будет держать среднюю вахту?
— Пожалуй, хоть я, Джек.
— Хорошо. Толкни же меня посильнее, когда наступит моя очередь, потому что я сплю дьявольски крепко. Покойной ночи, и смотри в оба.