Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Соболев Павел

Но, как говорилось выше, стоило только возникнуть жёсткому демографическому кризису в постреволюционный период XX века, так сразу возникла, насаждаемая «сверху» концепция "святости материнства", и буквально за одно-два поколения она довольно плотно проникла в сознание людей, которые уже сами охотно принимались прессинговать всякую неспешащую родить женщину. "Изобретённые традиции" преподносятся и воспринимаются как длительно существующие и имеющие прямую связь с историческим наследием. Государственная идеология, внедряясь в сознание людей, превращала их в собственные органы воздействия.

Таким образом, миф может возникнуть всего за несколько десятилетий, и уже именно он будет определять, каким люди видят прошлое своих предков. Но каким оно в действительности не являлось. Об этом хорошо сказал Иммануил Валлерстайн: "Применительно

к «традиции» можно сформулировать следующий социологический принцип, фактически общий для любого данного момента времени. Нечто считающееся «традиционным» на самом деле имеет более недавнее происхождение, чем люди обычно представляют себе, выражая при этом консервативные инстинкты определенных групп, которым угрожает понижение социального статуса. В самом деле, похоже, ничто не возникает и не развивается так быстро, как «традиция», когда в этом возникает необходимость" (2015, с. 437).

Кто бывал в Праге, знает, что в древнем ресторане "У Флеку" официант непременно пристанет к тебе с предложением заказать рюмку бехеровки. И как ни отнекивайся, а он сделает жалостливое лицо и примется твердить "Традисия, традисия…". В итоге ты выпьешь этой бехеровки, но вместе с раздражением засядет туманное подозрение: если мы вдруг начинаем чаще слышать слово "традиция", значит, нас хотят к чему-то принудить.

Для современных россиян традиционными являются праздники 8 Марта и Новый год, но оба они совсем недавние и были изобретены и внедрены в советский период по идейным соображениям. Такие "изобретённые традиции" хоть и оказываются новыми явлениями, но преподносятся и воспринимаются как давно существующие и имеющие прямую связь с историческим наследием, хотя в действительности несут уже совсем другие смыслы и ценности.

"Прошлое как предмет рефлексии всегда представляет собой идеологическую конструкцию: такое прошлое создаётся для того, чтобы иметь дело с настоящим" (Адоньева, 2011, с. 9).

Примеров проекции настоящего в прошлое существует огромное множество. Банально тот же картофель, который мы сейчас считаем чуть ли национальным плодом (репу уже мало кто вспомнит), является «нашим» всего каких-то лет двести: будучи ввезённым в Российскую империю чуть более 300 лет назад, широкое распространение в народе корнеплод получил лишь около 170 лет назад, да и то благодаря фактически насильственному внедрению со стороны государства.

Всего-то 170 лет, а уже исконно «наш» продукт.

А матрёшка? Старорусская декоративная игрушка, верно? Но в России она появилась только в конце XIX века, будучи подражанием японской фигурке Фукурумы. То есть русской матрёшке – всего 130 лет.

Безусловно, в этом же ключе можно смотреть и на православие – официально завезённое к славянам с территории современной Турции тысячу лет назад, в действительности оно ещё в течение столетий воспринималось людьми, как нечто внешнее, чуждое (Гордиенко, 1986, с. 77), и только ближе к XV–XVII вв. можно говорить о постепенном проникновении некоторых (далеко не всех) христианских канонов в народное сознание. Церковь постоянно боролась с живучими языческими взглядами и обрядами, так было и в XVI веке, и позже (Цатурова, с. 50), но в итоге сказать, что православие одержало верх над язычеством, никак нельзя (Смирнов, 2013, с. 44). Массы людей не посещали церковь и в XVII веке, и в XVIII (Иванов, 1850, с. 296; Малицкий, с. 121), за что подвергались битью палками и ссылке в дальние города. "Наказание было жестоким и всё же не давало нужного результата", резюмируют историки (Цатурова, с. 52). В ряде регионов принудительное "крещение Руси" затянулось аж до начала XX века (Гордиенко, 1986, с. 90). Православие внедрялось со скрипом и, судя по данным социологии, так и не было внедрено до конца (см. Смирнов, 2013, с. 36, 113). Но этот факт никак не мешает некоторым людям отождествлять русских с данной религией и даже говорить о ней как об "исконно русской". И это притом, что все последующие за Киевом города дружины князя Владимира крестили силой и угрозами: "Путята крестил нас мечом, а Добрыня – огнём" говорили новгородцы после их приобщения к "исконно русской вере" в 991 г. (Дулуман, Глушак, 1988, с. 131).

Сейчас об этом говорить не принято. Это знание доминируемо.

Нынешняя

молодёжь далеко не сразу верит, что когда-то видеоигры работали с простых аудиокассет на магнитной плёнке (как в компьютерах ZX Spectrum, где в качестве монитора использовался обычный телевизор, а внешним накопителем данных был не менее обычный магнитофон). Наверное, часть современной молодёжи уже и не знает, что такое и «аудиокассета», и думает, что и во времена Вертинского музыку хранили в MP3. Именно поэтому современные поколения способны на снимках 1943-го и 1950-го годов в подвёрнутой книге в мягкой обложке распознать смартфон, что становится отличной почвой для разных конспирологических концепций о путешествиях во времени.

Феномен трансляции современного положения дел в отдалённое (и не очень) прошлое получил ироничное название «флинстоунизация» (Райан, Жета, 2018, с. 61). Термин отсылает к некогда популярному мультсериалу «Флинтстоуны», показывающему будни людей каменного века, впрочем, наполненные вполне себе всеми канонами жизни американского общества 1950-х (уютные домики с мебелью, походы на работу, игра в боулинг и т. д.). По сути, флинстоунизация – частный случай анахронизма, распространяемый только на прошлое.

Людям удобнее считать, что мир устроен именно так, как они привыкли видеть. Потому и японцы с корейцами изображают Христа раскосым, а африканцы – чёрным. Устоявшееся деление цветов с голубым для мальчиков и розовым для девочек ещё 70 лет назад было совершенно противоположным – голубой для девочек, а розовый для мальчиков (Кон, 2009b, с. 58). Но флинстоунизация диктует видеть, что "так было всегда", и некоторые эволюционные психологи по простоте душевной даже принимаются выдвигать гипотезы, "почему эволюции было выгодно выработать у женщин предпочтение к розовому, а у мужчин – к голубому" (Hurlbert, Ling, 2007).

Если взять художественную литературу, то примеров флинстоунизации там несметное множество. У Шекспира в "Юлии Цезаре" древние римляне носят шляпы (вошла в обиход около XVII в.) и дублеты (XIV–XVII вв.), то есть в целом выглядят, как британцы времён самого автора, а на зданиях красуются часы с боем ("Постойте, бьют часы!" кричит Брут, хотя первые такие механизмы возникли тысячелетием позже). В "Короле Лире" упоминаются пушки, хотя в Европе они появились лет на двести позже описываемого времени. У Есенина в «Пугачёве» упоминается керосиновая лампа, которая вошла в обиход на 200 лет позже, а в одной из русских сказок Илья Муромец высматривает врага через "трубочку подзорную".

Дюма-старший сказал, что история для него – гвоздь, на который он вешает свои романы. Перефразируя, можно сказать, что история для каждого человека – это гвоздь, на который он вешает свою картину мира и картину себя самого в этом мире. С помощью истории человек как бы узаконивает себя, своё поведение и ценности: раз так жили и поступали всегда и раньше, то, значит, и я делаю всё правильно, что называется, "всё, как у людей". История здесь выступает определённым каркасом человеческих представлений о правильном и неправильном, о должном и постыдном, и вообще о норме как таковой. Если человек видит (знает, считает), что в прошлом люди жили в целом такой же жизнью, руководствовались такими же ценностями, что и он сегодняшний, то, значит, всё нормально, он соответствует некоторой абстрактной человеческой норме и может быть спокоен за свою идентичность (Репина, 2008, с. 9). Так прошлое оказывается очередным ориентиром для человека, помогающим выстраивать поведение и целеполагание. В этом смысле флинстоунизация – это мифологизация себя путём удревления. Человеческая нога прочней всего стоит на древней почве. Именно поэтому человек склонен видеть прошлое в красках настоящего – ему так удобнее, проще. Спокойнее. Ведь что если мы вдруг узнаем, что семьи, какой мы её знаем сейчас, раньше не было, и возникла она совсем недавно? Что если мы вдруг узнаем, что и сексуальное поведение человека в древности кардинально отличалось от современного? Что если моногамия (образование пары мужчина+женщина), так привычная нам сейчас, была не плодом какого-то естественного хода вещей, не плодом эмоциональной связи между людьми и даже не плодом развития каких-то социально-экономических отношений (как искренне верят марксисты), а результатом древней репрессивной по отношению к женщине идеологии, провозглашающей мужское господство?