Миф о вечной любви
Шрифт:
Она выбежала из подъезда, когда машина въезжала во двор, Санька забралась на заднее сиденье к Михайлову и, забыв поздороваться с Рыбалкиным, который сидел за рулем, скороговоркой и без пауз выпалила:
– Кто украл? Этот человек сознался? Он сказал, кому отдал полотенце? Как вы догадались, что это он? А куда мы едем?
– Женщина, помолчи, – осадил ее Рыбалкин. – Сто вопросов, и все подряд! Где можно вставить ответ?
Она не успела ни извиниться, ни повторить вопросы, как вдруг Михайлов, глядя на нее подозрительно, на манер строгого папаши, который не разрешает дочери
– Куда это ты так нарядилась?
– А что, нельзя? – дернулась она, задетая и его тоном, и его отношением. – Плохо?
Не понравился ему наряд, по физиономии видно. Да, в платье и туфлях нет ничего необыкновенного, к тому же они банального черного цвета, но с его стороны намекать на заурядность наряда с китайского конвейера просто некрасиво. Санька, если б даже и была богатой, за тряпку с двумя швами не отвалила бы целое состояние. Но как досадно! Разумеется, она рассчитывала на некоторый эффект, потому что в зеркале сама себе понравилась. Она поджала губы и нахмурилась, но Рыбалкин спас положение:
– Санька, ты чего иголки выпустила? Да ты нас просто сразила! Ты же у нас самая красивая, верно, Михал Михалыч?
– Верно, – с легкостью согласился тот, значит, так не думал.
– Мы, может, тебя ревнуем! – снова подал голос Рыбалкин.
– К кому? – буркнула она, косясь на Михайлова.
– Ко всем, кто на тебя посмотрит, – опять нашелся Рыбалкин.
Льстивые слова сказал не тот, от кого хотелось бы их услышать. Санька вдруг позабыла, зачем села в машину, наверное, временный провал в памяти вызван многодневным напряжением, когда внезапно, без ощутимой усталости, требуется минута релаксации. Или пауза, чтобы вдохнуть побольше воздуха и, набравшись заодно веры в себя, ринуться дальше спасать своих близких. Потому она и переключилась на улицы города…
Там, в небольшом проеме окна, пробегал другой мир, чужой, в некоторой степени враждебный, он как бы не соприкасался с теми, кто сидел в салоне автомобиля. Там много людей, так много, что неясно, как они все помещаются в этом городе, чем живут. Неужели на всех хватает работы, воды, воздуха, неба? Неужели все они любят, страдают, радуются? Для Саньки эти люди, мелькавшие за окном и не запоминавшиеся, не имели никакого значения, они – ничто, а она есть. И то, что с нею происходит, видится ей глобальным и несоизмеримо важным, так глубоко чувствовать и переживать не может никто из тех, кто шагает по улицам. Но все они наверняка думают, как и она, в этом люди одинаковы, отличаются друг от друга желаниями, а желания могут никогда не совпадать…
Санька ощутила горячее дыхание на щеке, затем у самого уха раздался тихий голос:
– О чем думает молоденькая девушка, глядя в окно с таким серьезным видом, что это вызывает беспокойство?
– О слове «никогда», – сказала она. – Я все время о нем думаю после того, как сказали, что Глеб не выйдет из тюрьмы никогда. Если Жанна узнает об этом, то ребенок не родится, значит, его не будет никогда. Слово пустое, а заменить собой может всего человека. Как Глеб живет с этим словом? Ты есть,
Черт его знает, что означало молчание в салоне, смутившее Саньку, но она вдруг поняла: сумничала, надо быть скромнее, как внушал дед. Рыбалкин и дал ей понять, что неправильно истолковал смысл ею сказанного, особо подчеркнув последнее слово:
– Ой, чует мое сердце, замуж ты не выйдешь никогда.
– То же самое мне говорил Глеб, – сказала она, обращая в шутку и свои умозаключения, и пророчество Рыбалкина. – Умная я очень, мужчины этого не любят. Так куда мы едем? – наконец вспомнила она.
– К вору, – сообщил Рыбалкин. – Наумыч с Михалычем обратились ко мне, не был ли замечен кто из наших в воровстве? Лично я не слыхал. Но решил поспрашивать ребят – те тоже сказали, что воровства не заметили. Может, брал по мелочи? Мелочь обычно не замечают. А полотенце-то украдено! Я стал думать, к кому бы я обратился, если б мне край как приспичило. Стал всех перебирать. Ну, кто мог, кто? Водители? Даже пацаны, что таксуют, украсть полотенце не согласились бы, мало того, обязательно пристали б с расспросами: зачем, для чего, что за цель? Так ведь? Нужен человек особый, которого легко купить практически даром.
– Неужели нашел? – спросила Санька, подавшись к нему всем телом. – И кто это?
– Зубровка. Больше некому. Она за пол-литра на голове постоит, а два пузыря сунешь, мамой твоей согласится стать. В конце концов, украсть полотенце – не преступление, за него даже условный срок не дадут.
– Она созналась?
– Трое суток ее нет на работе, наверняка в запое, поэтому едем к ней и заставим сознаться. Но я могу сказать и без ее признания: это она.
– Зубровка знает убийцу, она его видела…
Санька не закончила фразу, но за недосказанностью чувствовалась тревога. Лучше не произносить вслух, что пришло ей на ум, а то еще сбудется.
7
Попав в район частных домов, где натуральными олигархами считались те, у кого дом построен недавно и обязательно из кирпича (в один этаж, конечно), Ваня долго плутал. Дело в том, что район заселялся еще до революции, потом участки делили и делили, отдавая передовикам производства и тем, кто мечтал лет двадцать строить собственное гнездо своими же руками. В результате «гнезд» выросло много, границы между ними перепутались, пока нужный адрес найдешь – заморишься.
Наконец Ваня опустил руку за калитку, нащупал крючок. Войдя в тенистый сад, он двинул по дорожке и заметил женщину, которая вышла из домика с ведром (тяжелым – значит, полным, а это примета: полное ведро к удаче, пустое – к неудаче).
– Извините, мне нужен Олег Клочков, – сказал Ваня, белозубо, широко улыбнувшись. Это чтоб не спугнуть женщину.
– А кто ты? – поинтересовалась она не очень дружелюбно, обычно его внешность белокурого принца подкупает народ, хотя потом он отказывается давать показания.