Мифогенная любовь каст, том 1
Шрифт:
Дверь с другой стороны спальни (комната была частью анфилады) открылась, и вошел очень высокий и худой парень явно одесско-бандитского типа. Видно, сиделый, и не раз. Во рту тускло сверкала золотая фикса, пальцы были в оловянных перстнях, на лбу татуирован крест в венке из роз. Серая пиджачная пара, белая рубаха, черные лакированные «колесики со скрипом», серая кепка – в общем, все было при нем. В одной руке он нес заточенный кол, в другой – санитарный чемоданчик с красным крестом.
Рыдает гармошка. Эх, плачет гармошка!Ты помолчи-ка, родная, немножко!Пусть промолвит слово Ося Кол.Он – пахан. На сходку к нам пришел.Встала– Санитара вызывали? – гаркнул вошедший. – Хто здесь умирающий? По людям весть разошлась, что законника румыны за уши взяли? Это не дело.
Ося Кол повернулся к Гугуце.
– Крест видел? – Он показал узким пальцем с золоченым ногтем на лоб. – А второй крест видел? – Бандит приподнял санитарный чемодан. – А третий крест видел? – Ося рывком разорвал на груди рубаху и в лунном свете блеснул нательный крест на цепочке. – А теперь получай. Прими, Румыния, за родную Одессу! – И он с дикой силой метнул в Гугуце заточенный кол.
Гугуце исчез, а кол пронесся по анфиладе, со свистом вспарывая застоявшийся воздух, ударился острием в стену, расписанную изображением виноградников. Стена рухнула, будто картонная, и открылся огромный ландшафт, пронзительно освещенный луной.
Пространство вернулось. Оно нахлынуло вдруг все целиком, и стало так широко и далеко видно, как в рассказе Гоголя «Страшная месть», когда герой вдруг видит из Киева всю Украину вплоть до синих Карпат, среди которых возвышается гигантский мертвый колдун на коне.
С холма, на котором стояло поместье, спускалась вниз, в долину, дорога, все еще забитая машинами и военной техникой, которую, наверное, разбомбили с воздуха – там все застлано было темным дымом. Ниже притулился городок, с ратушей в центре, на башне развевался крошечный красный флаг. Дальше виднелись отступающие немецкие части – оставив несколько арьергардов для прикрытия отступления, они спешно отходили и закреплялись за низкой темной горой, похожей на дракона.
Далее лунно блестела река, делающая большой и плавный изгиб, после чернел лес, и сразу за ним серебрилась еще одна река, а может быть, это была та же самая река, неожиданно струящаяся откуда-то из складки ландшафта. Потом, за рекой поднимались фабричные трубы и здания – там расстилался большой промышленный город, а в его центре громоздился собор с куполом, над которым в ясном зеленом небе висело ночное облако. За городом, совсем уже далекие и микроскопические, лежали на холмах деревни, и можно было увидеть движение крупных немецких соединений вдоль какой-то невидимой линии. Возможно, там проходила румыно-венгерская граница. За этой линией уже ничего не удавалось рассмотреть. Наверное, потому, что есть своя граница и у такого распахнутого и далекого зрения, каким обладал в тот момент Дунаев.
Но не красоты ландшафта занимали его. Он смотрел «исступленным» зрением, и ему вдруг стали видны огромные шапки – копии шапки Гугуце, – которые накрывали большие куски ландшафта – целые деревни, и города, и войсковые части. Эти шапки, колоссальные, до неба, стояли чередою, уходя в зеленую ночную даль.
Ося Кол профессиональным жестом открыл чемоданчик и вынул оттуда бутылку пива.
– Глотни-ка пивка, родной, – распорядился он, протягивая бутылку парторгу. – Самое лучшее лекарство против удара по сознанию. – Он лихо открыл бутылку об изогнутую дверную ручку.
Дунаев сделал глоток горького пива и сразу же узнал в одесском уголовнике Айболита. Доктор казался веселым.
– Без алкоголя
Действительно, колоссальные шапки, стоящие одна за другой по всей территории Румынии, напоминали чем-то вывернутый наизнанку мозг – внутри они, наверное, были подбиты войлоком, а снаружи курчавилась черная мозгоподобная поверхность.
«Мозг каракулевый», – подумал парторг.
Ему вдруг стало хорошо и уютно – от пива, от того, что все так далеко и отчетливо видно, от того, что он все же не стал дебилом (а это, в какой-то момент, ему казалось уже совершившимся событием), а также от приятной компании – Айболита он уважал, и было в нем что-то даже трогательное, в этом встрепанном, седовласом, хрупком старичке, у которого так сильно менялось выражение глаз – то сверкал в них ум, то бушевала ярость, то блестела какая-то детская задумчивость, а иногда в этих глазах ясно виднелась печаль – мягкая, отрешенная, человечная, как-то даже не подходящая к этому в корне нечеловеческому существу.
Они прошли по анфиладе, вышли наружу сквозь пролом в стене. Прозрачные огромные шапки стояли в воздухе чередой. Парторг не видел, но ощущал, как эти шапки-упыри сосут сознание из спящих людей. Он сказал себе: «Видеть невидимое!» – и тут уже узрел тысячи и тысячи витых струек, которые поднимались от домов, от земли и уходили в шапки. Это и были «струйки сознания».
Словно угадав его мысль, Айболит сказал:
– Мы вот выскочили из-под шапки. Люди спят и не ведают, что разум по капле уходит вверх, в курчавые псевдонебеса. Некоторые наивно думают, что шапки и есть Гзом. Но они не Гзом. До сих пор кое-кто полагает, что Гзом – это орнамент, установившийся порядок. Но Гзом – это не установившийся порядок и не орнамент. Гзом – это огромный сквозняк, который пробегает по всем порядкам и орнаментам, по их возможностям и невозможностям. И он выворачивает их наизнанку и заставляет трепетать, как тот флажок на башне. Видите, что происходит с людьми, которые слишком долго живут под шапкой. – Айболит указал в глубину большого ландшафта. Парторг присмотрелся и увидел в центре тех пространств, которые накрыты были шапками, странные и одинаковые сценки. Люди, по виду румынские крестьяне или пастухи, в таких же точно шапках и национальных одеждах, в какой был одет Гугуце, шли равномерной походкой по периметрам больших квадратов и прямоугольников.
Квадраты и прямоугольники (иногда, очень редко, треугольники) были внутри совершенно белые и пустые. Казалось, они лежали на земле, но под ними не было земли. Но и на дыры не похожи были эти странные куски территории. Пустота вообще мало на что похожа.
– Я всегда подозревал, что за границей ничего нет, одна лишь белая пустота. Здесь они ее почти заслонили, остались только эти куски… – сказал Дунаев полупьяно. – Но почему они все ходят так странно по краям этой пустоты? Охраняют, что ли?
Кое-где румыны двигались по краям белых кусков на конях, кое-где даже на телегах. Двигались равномерными вереницами, так что создавалось впечатление, что это расстелены на земле огромные платки, обшитые по краям движущимся орнаментом.
– Как же здесь жить, в этой пустоте? – спросил Дунаев.
– Прыгать надо. Ты прыгать умеешь? – ответил доктор.
У парторга слегка закружилась голова. Показалось, он снова проваливается в сон про Боголюбово-Разбойное.
– Как это… прыгать? – спросил он.