Мифы и правда о восстании декабристов
Шрифт:
Граф Аракчеев, если не находился в инспекционных поездках, то обычно попеременно пребывал или в Петербурге, или в своем Грузине в Тихвинском уезде Новгородской губернии — достаточно неподалеку от столицы. Вскоре после отъезда царя в Таганрог, как упоминалось, Аракчеев умчался в Грузино.
Там случилась трагедия: кем-то была убита Настасья Минкина — постоянная крепостная любовница Аракчеева, жутко издевавшаяся над прислугой.
Поскольку она зверствовала уже не одно десятилетие, то этот эпизод определенно просится в компанию странных событий той осени, происходивших в разнообразных местах. Вместе с Аракчеевым в Грузино ворвался
Хотя виновным, как вроде бы в конечном итоге выяснилось, оказался грузинский повар, но для его обнаружения понадобилось почему-то вывести «следствие» за переделы селения — в самый Новгород, на что была получена санкция императора. Александр написал к Аракчееву: «Объяви губернатору мою волю, чтобы старался дойтить всеми мерами, не было ли каких тайных направлений или подущений» — как видим, и царю убийство представилось отнюдь не бытовой трагедией…
Александр направил из Таганрога к Аракчееву Клейнмихеля, который подтвердил чрезвычайные полномочия, врученные Аракчееву для проведения следствия.
Вот как о последующем повествует А.И. Герцен, служивший в Новгороде шестнадцатью-семнадцатью годами позднее, и записавший рассказы очевидцев:
«Преступление было так ловко сделано, что никаких следов виновника не было.
Но виновный был нужен для мести нежного старика; /…/ виновные не открывались: русский человек удивительно умеет молчать.
Тогда, совершенно бешеный, Аракчеев явился в Новгород, куда привели толпу мучеников. Желтый и почернелый, с безумными глазами и все еще повязанный кровавым платком, он начал новое следствие; тут эта история принимает чудовищные размеры. Человек восемьдесят были захвачены вновь. В городе брали людей по одному слову, по малейшему подозрению, за дальнее знакомство с каким-нибудь лакеем Аракчеева, за неосторожное слово. Проезжие были схвачены и брошены в острог; купцы, писаря ждали по неделям в части допроса /…/.
Губернатор превратил свой дом в застенок, с утра до ночи возле его кабинета пытали людей. /…/
„Благословенный“ Александр умер. Не зная, что будет далее, эти изверги сделали последнее усилие и добрались до виновного; его, разумеется, приговорили к кнуту. Средь торжества следопроизводителей пришел приказ Николая отдать их под суд и остановить все дело».
Ниже мы попробуем объяснить возможную подоплеку этого мрачного цирка; особенно — перенесения следствия в Новгород.
Сообщникам Аракчеева по следопроизводству грозили немалые кары — тем более, что Николай I убрал Аракчеева в отставку; об этом тоже подробнее ниже. Но никто из злодеев наказан не был: их подвели под амнистию, объявленную по случаю коронации Николая.
Несмотря на столь «смягчающие обстоятельства», поведение дисциплинированного министра по отношению к неизменно почитаемому им высшему начальству в этот период выглядит весьма экстравагантно: сначала он в ответ на послания Александра I, сочувствовавшего соратнику в постигшем его горе и усиленно зазывавшего его в Таганрог, «отписывался пошлыми письмами»,
Да и в Петербурге он затем постарался ничем себя не проявить: навестив 9 и 10 декабря членов царской фамилии и выразив им соболезнование, он снова как бы растворился. Он присутствовал на заседании Государственного Совета в ночь на 14 декабря, когда Николай Павлович объявил о вступлении на престол, но, помимо этого, Аракчеев почти не упоминается во всех многочисленных воспоминаниях об экстраординарных событиях тех дней.
Очевидно, Аракчеев прекрасно понимал, что происходит, и решил самоустраниться. Это подтверждает, что прежнее недоверие Александра I к своему главному помощнику имело какие-то весомые основания.
Данному предположению несколько противоречит описанный эпизод с направлением доносчика Шервуда к царю — и это особенно интересно. Заметим, однако, что эпизод этот происходил в июне-июле, а известные события в Петербурге разразились существенно позднее: и Аракчеева за прошедшее время вполне могли просветить, и сам он имел возможность поразмыслить, а ведь глупость ему была совершенно несвойственна! И как раз дальнейшее поведение Аракчеева в деле с Шервудом в наибольшей степени бросает на него тень подозрения.
Оказывается, Шервуд, проникнув в замыслы Вадковского, прислал об этом донесение снова именно Аракчееву, прося последнего срочно прислать кого-нибудь доверенного в Харьков, где Шервуд мог бы устно изложить подробности, которые не решался доверить почте. Аракчеев же на это послание никак не реагировал. Шервуд, прождав десять дней, лишь затем обратился непосредственно к царю в Таганрог.
«Не будь этого промедления, — утверждал позже Шервуд, — никогда бы возмущения 14 декабря на исаакиевской площади не случилось; затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы. /…/ не знаю, чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, которому столько оказано благодеяний императором Александром I и которому он был так предан (!!), пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь государя и спокойствие государства, для пьяной, рябой, необразованной, дурного поведения и злой женщины: есть над чем задуматься».
Воспользуемся советом Шервуда, но несколько позднее.
Сообщение Шервуда Александр I получил в Таганроге через пять дней после возвращения из Крыма. Едва ли кто в его отсутствие вскрыл бы это послание, если бы оно пришло без задержек. Аракчеев, таким образом, отсрочил разоблачение заговора только на пять суток.
В тот же день, 10 ноября 1825 года, царь отдал приказ Дибичу немедленно арестовать Вадковского. Самому Шервуду было послано распоряжение усилить разведывательные действия.
Елизавета Алексеевна писала в этот день в дневнике о муже: «Он должен был принять лекарство утром. /…/ Я отправилась на прогулку, возвратилась, окончила свой обед, а он все еще не присылал за мной. Я начала беспокоиться — приказала позвать Виллие. Виллие пригласил меня пройти к нему, и я нашла его лежащим в уборной на кровати: голова была очень горяча, однако он меня увидел и сказал: „Я за вами не посылал сегодня утром, потому что я провел ужасное утро, благодаря этому противному лекарству; у меня были боли в сердце, я должен был постоянно вставать, из-за этого я так ослабел“».