Мифы и правда о восстании декабристов
Шрифт:
Вот как описывает последний отрезок времени Мария Федоровна: «Ко мне прибежали Николай и Александрина [т. е. Александра Федоровна — жена Николая], также пришел граф Милорадович. Этот ужасный вечер был предвестником страшного утра 27-го; я не в состоянии его передать. Николай хотел быть около меня и оставался во дворце. Я провела ночь в моем кабинете, на диване, ожидая и в то же время страшась получения известий; ужасный отдых!», — хотя, как очевидно, данная запись сделана позже 27 ноября, но нет оснований ей не доверять.
Иное дело, как Корф излагает происходившее вслед за тем, что императрица Мария Федоровна удалилась в свой кабинет, а Александра Федоровна также отправилась куда-то ночевать (вероятно — к себе в Аничков дворец): Николай Павлович остался на всю ночь близ опочивальни матери
Рассказ Корфа страдает некоторым пробелом, о чем свидетельствует странное заявление Николая, сделанное его адъютанту: оно противоречит всем прошлым и последующим стремлениям и действиям будущего императора. Тем не менее, данное свидетельство, по-видимому, совершенно правдиво. Просто Корфу не рассказали или запретили писать о промежуточном важнейшем эпизоде, несомненно имевшим место где-то неподалеку от закрытого кабинета (опочивальни) царицы-матери в середине ночи с 25 на 26 ноября.
Прежде чем о нем поведать, вернемся назад — к тому моменту, когда великий князь принял рыдающего Милорадовича и у него (у великого князя!) подкосились ноги.
Совершенно естественно, что Николай Павлович, узнав от Милорадовича о возможно близкой кончине императора, решил предпринять шаги к последующему вступлению на престол, что, как он прекрасно понимал, должно было стать сюрпризом для всей страны, а для многих — сюрпризом очень неприятным.
Вот тут-то роковым образом и проявилось, что Николай, будучи уверен в своем праве на престолонаследие, вовсе не был в курсе конкретики событий 1820–1823 годов и не знал, насколько безукоризненно это право юридически оформлено.
Если бы его не терзали сомнения, то ему следовало бы вести себя предельно тихо и дожидаться, когда после сообщения о смерти Александра I вскроются запечатанные документы, хранящиеся в главных государственных учреждениях, что весьма четко предписывалось указаниями на конвертах. Не знал он и того, кто именно из царского окружения мог бы оказать ему помощь, если бы она вдруг внезапно понадобилась.
Увы, никто и никак не надоумил Николая обратиться к А.Н. Голицыну, а тот раньше времени тоже решил не вылезать с раскрытием секретов: ведь это было бы прямым нарушением царской воли — мы помним последний разговор между Голицыным и Александром I! А потом уже все оказалось слишком поздно!
Также совершенно естественно, что столкнувшись со столь затруднительной ситуацией, Николай постарался первым делом прибегнуть к помощи матери: она неоднократно намекала ему о назначении его престолонаследником. Вполне вероятно, что он действительно получил бы от нее полезную и исчерпывающую консультацию, хотя и не факт, что она самолично читала все составленные документы, а главное — знала, что из находящихся в столице вельмож один Голицын действительно в курсе всех дел.
Но и тут незадачливого престолонаследника подстерегала неудача: Милорадович совершенно точно все предусмотрел и рассчитал. Он просто оказался третьим, отнюдь не лишним — между сыном и матерью, сорвав тем самым их доверительную беседу. Вероятно, он проявил трогательную заботу о ее нервах и вежливейшим образом выпроводил ее в опочивальню.
Затем, естественно, получилось так, что великий князь и Милорадович остались лицом к лицу. Кто из них явился инициатором состоявшегося выяснения отношений — можно понять совершенно четко, хотя заинтересованы были оба.
Великий князь, беседа
Но у Милорадовича был заметно более неотложный повод для выяснения отношений: он должен был сразу поставить претендента на место, а не дожидаться ни последствий возможного объяснения между великим князем и его матерью, ни дискуссий при раскрытии запечатанных документов, при которых он оказался бы в юридическом проигрыше. Поэтому он заведомо более Николая был заинтересован в разговоре, который не трудно было спровоцировать: великий князь решил никуда не уходить, а упорно дожидаться возможности говорить с матерью наедине, а Милорадовичу и вовсе некуда было спешить при таких обстоятельствах. В силу этих соображений указанный момент наиболее подходил для беседы, свидетельства о которой мы теперь приведем.
Первое из них принадлежит перу многократно цитированного князя С.П. Трубецкого, приехавшего в это время из Киева в столицу в служебную командировку и одновременно привезшего план восстания в 1826 году. Недостаток в том, что это свидетельство — не из первых рук. Итак:
«В Петербурге жил тогда частным человеком д[ействительный] с[татский] с[оветник] Федор Петрович Опочинин. Он был некогда адъютантом цесаревича и по выходе в отставку остался его другом. Помещение имел с семейством в Мраморном дворце /…/. Сближившись с Ф[едором] П[етровичем] и его женой за границей, я оставался с ними в самых коротких отношениях. Они жили, ограничиваясь малым кругом тесного знакомства. Приехав в первых числах ноября 1825 года на короткое время в Петербург, я с ними виделся почти ежедневно. Когда я приехал к нему 26-го Ноября, он рассказал мне, что в[еликий] к[нязь] Николай Павлович, как скоро получил известие о болезни императора Александра Павловича, пригласил [к] себе председателя Государственного совета князя Петра Васильевича Лопухина, члена Гос[ударственного] Сов[ета] князя Александра Борисовича Куракина и военного генерал-губернатора С[анкт]-Петербургского графа Михаила Андреевича Милорадовича и представлял им, что в случае кончины императора, он по праву, уступленному братом его Константином Павловичем, и по завещанию Александра должен наследовать престол /…/. Гр[аф] Милорадович решительно возразил, что в[еликий] к[нязь] Николай не может вступить на престол, что законы империи не дозволяют государю располагать престолом по духовному завещанию, что воля Александра об изменении престолонаследия оставалась тайною для народа, так как и отречение цесаревича, что Александр не объявил воли своей всенародно, что во всем государстве признается наследником Константин Павлович, что если покойному государю угодно было, чтоб наследовал после него в[еликий] к[нязь] Николай, то он должен был при жизни своей объявить его наследником, и что, наконец, ни народ, ни войска не согласятся на нарушение прав законного наследника, и припишет дело измене, тем более что и государь и законный наследник в отсутствии, и гвардия решительно откажется принести присягу Николаю в таких обстоятельствах, и оттого неминуемо последует возмущение в столице, которого нечем будет утушить. Совещание продолжалось до 2-х часов ночи».
В другой редакции воспоминаний Трубецкого аналогичный текст имеет еще более выразительное продолжение и завершение: «Великий князь доказывал свои права, но гр[аф] Милорадович их признать не хотел и отказал в своем содействии. На том и разошлись».
Заметим, что Опочинин, женатый на дочери знаменитого победителя 1812 года фельдмаршала М.И. Голенищева-Кутузова и бывший адъютантом Константина Павловича в 1800–1808 годах, был действительно человеком, лично близким к цесаревичу. Опочинин в эти дни вошел в моду — перед ним прямо заискивали. Едва ли от делать нечего торчал около Опочинина и Трубецкой. И сам Николай Павлович, как будет рассказано, тоже был вынужден прибегнуть к его услугам.