Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II
Шрифт:
Однако в вызывающем «феодальном» предприятии Екатерины, просвещенной читательницы Вольтера, читался один актуальный политический резон. Начиная с Петра Великого русские правители пытались добиться от Франции признания за ними титула императоров. Лишь в 1745 году Людовик XV удостоил чести признания императрицей царицу Елизавету Петровну. Тем не менее вскоре после смерти Елизаветы выяснилось, что титул не передавался следующим русским самодержцам. В титуле было отказано сначала Петру III. а затем и Екатерине. Отношения Екатерины и Людовика XV были исключительно холодными уже с тех пор, как французская сторона отказалась поддержать великую княжну в борьбе за трон летом 1762 года.
Озабоченная в этот момент translatio imperii на русскую почву, Екатерина использовала старую модель репрезентации власти, ориентированную на Людовика XIV — на самую сильную абсолютистскую власть в момент
В оде Петрова важно было всякое упоминание об амазонском облике «защитниц» Трои. Екатерине II, незадолго до того совершившей государственный переворот в мужском костюме, чрезвычайно близка была петровская аллегория — она сама уже несколько лет умело разыгрывала образ «амазонки на троне».
2
OEuvres compl`etes de Vbltaire. Paris: Gamier Fr`eres, 1877. Vol. 8. P. 487. («B наше время Слава обитает в империи амазонки <…> Франция, столь прославленная, еще сияет в своем закате»).
«Амазонский» миф станет одним из важнейших компонентов екатерининского образа и вскоре окажется частым объектом сатирически-памфлетных наскоков на императрицу [3] . Более того, амазонская тема превратится в своеобразный ритуал императорского выхода. Показательно, что Григорий Потемкин, организуя знаменитое путешествие Екатерины в Крым, отдал распоряжение устроить там амазонскую роту. В балаклавском греческом полку были набраны «сто дам», одетые в специально сшитые «амазонские» костюмы {15} . Австрийский посланник де Линь, путешествовавший вместе с Екатериной по Крыму, будто бы не замечая подготовленности амазонского шоу в Балаклаве, писал о батальоне из двухсот прелестных женщин и девиц, с оружием и в наряде амазонок, выехавших навстречу процессии «из любопытства» {16} .
3
См., например, непристойную английскую политическую карикатуру, изображающую Екатерину в амазонском костюме и подписанную «Христианская Амазонка с ее непобедимой мишенью» (Alexander John T. Catherine the Great. Life and Legend. New York; Oxford: Oxford University Press, 1989. P. 265–266.)
Екатерина II умело опиралась на политический опыт своих предшественниц. То же самое проделал и Петров: в своей «Оде на карусель» он успешно использовал тексты двух одописцев, воспевших «амазонские» пристрастия царицы Елизаветы. В 1766 году Петров, описывая прекрасных амазонок, опирался на текст Ломоносова «Надпись на конное, литое из меди изображение ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны в амазонском уборе» (написан между 1751 и 1757 годами). Именно у Ломоносова появилась изысканная комплиментарная метафора — Троя была бы спасена, если бы «царица Амазон» (Елизавета) существовала в те баснословные времена:
Увидев Аполлон в меди изображенный Богини росския великолепный вид И бодростью того металл одушевленный. Со тщанием спешил к нему с Парнасских гор. Промолвил, восхищен, к строителю перунов: «Стоял бы и поднесь мой город и Нептунов, Когда бы защищать Приамов скиптр и трон Пришла подобна сей царица Амазон. И тщетна б вся была коварных«Надпись» Ломоносова, опубликованная в его «Собрании разных сочинений в стихах и прозе», появившемся в 1757 году, была, безусловно, известна Петрову. Он заимствовал «идею», а не «стих», и потому его текст вполне вписывался в рамки существующей «поэтики соревнования». Возможно, что и Екатерина помнила эти стихи Ломоносова, предназначенные для чтения при вручении Елизавете конной статуэтки. Она сама, нынешняя (и настоящая «царица Амазон»), вступила в «соревнование» со своей предшественницей, лишь внешне имитировавшей «мужское» поведение. В сознании современников и потомков образ мужедевы, безусловно, ассоциировался в первую очередь с Екатериной, а не Елизаветой. Маскарадные причуды последней быстро забылись: не случайно, что хранящаяся сейчас в фондах Русского музея статуэтка А. Мартелли, более всего соответствующая «Надписи» Ломоносова, некоторыми исследователями считается изображением Екатерины, а не Елизаветы{18}.
Вторым автором, чьи описания Елизаветы пригодились молодому певцу Екатерины, был А.П. Сумароков. В «Оде Ея Императорскому Величеству в день Ея Всевысочайшего рождения торжествуемого 1755 года декабря 18 дня» Сумароков описывал сцену охоты императрицы Елизаветы:
С разверзтием свирепа зева Бежит из рощей алчный зверь. За ним стремится храбра дева, Дияна иль Петрова дщерь: Девица красотою блещет И мужественно стрелы мещет{19}.Описание «зверя» с «зевом», сама рифма «зева/дева» позаимствованы Петровым у Сумарокова. Даже введение «Петровой дщери» у Сумарокова отзовется у автора «Оды на карусель» появлением строчки «Природные российски дщери» в той же строфе. Перекличка была очевидной: подготавливая вторую редакцию той же оды для издания своих «Сочинений» 1782 года, Петров сохранил ломоносовско-сумароковские реминисценции, даже сделал их более заметными. Вместо «точащих» «пену вепрей зевы» первой редакции появляются «ужасны вепрей зевы»{20}, то есть более близкий сумароковскому «свирепу» «зеву» эпитет. Сократил он и довольно пространное описание событий Троянской войны, оставив более лаконичную (и более близкую краткой «Надписи» Ломоносова) сентенцию амазонки Пентесилеи:
По сем: Цвела б поныне Троя, — Прервав молчание, рекла, — Когда б. сего прекрасна строя Я вождь, ей в помощь притекла {21} .Стихотворение в поэтическом смысле не много выиграло от позднейших исправлений. Петров исправил те особенно разительные обороты, которые вызывали насмешки современников и неоднократно пародировались [4] . Однако он полностью сохранил весь содержательный ряд, редуцировав старое название до лаконичного «На карусель». Не нужно было прибавлять — на чей и какой «карусель»: ода была уже слишком известна. Важна была для него сама перепечатка старого текста. Пышное описание церемониального состязания отрядов по случаю придворного турнира, пылкий милитаристский дух, фокусировка на прекрасных и воинственных амазонках, — все это в 1766 году выглядело лишь удачным поэтическим комплиментом. В 1782 году, встроенная в новый исторический контекст успешно ведущейся Екатериной войны с Оттоманской Портой, окруженная новыми одами на победоносные события российской жизни, старая ода получала новую — символическую — значимость осуществившегося поэтического предсказания. «Карусельный» эпизод 1766 года, воспетый Петровым, со временем превратится в посмертную эмблему царствования Екатерины. В своем стихотворении 1796 года «Афинейскому витязю», желая «пиндарически» воспеть Алексея Орлова, Державин вспомнит и опишет карусельное состязание, амазонок, а также выведенную у Петрова Пентезилею:
4
Сумароков пародировал оду Петрова в «Дифирамбе Пегасу» (1766), а также в журнале «Смесь» (1769, лист 15. С. 19). В. Майков высмеивал оду в своей ироикомической поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771) и в «Эпистоле Михаилу Матвеевичу Хераскову» (1772).