Мифы о России и дух нации
Шрифт:
Об условиях жизни простых людей в тесных и скученных европейских городах тоскливо даже думать. Историк Юджин Вебер, изучив эволюцию городского хозяйства Парижа и Лондона, обобщил свои выводы для широкого читателя в журнале «Нью Рипаблик» . [136] Среди прочего, он описывает, как выглядел Париж в течение всего Нового времени (Средние века едва ли были веселей): «Дома стояли меж зловонных болот. У порогов гнили отбросы, здания утопали в них все глубже и глубже… С XVI века Париж стоял на выгребных ямах, они источали миазмы и зловоние» .
136
Eugene Veber, "From Ordure to Order" // The New Republic, July 1, 1991; русский перевод: "Интеллектуальный форум" , № 1, 2000.
Профессия
«Судебные архивы 40-х годов XIX (девятнадцатого! — А.Г.) века содержат немало дел (продолжает Вебер)о привлечении к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних этажей. В этом же десятилетии появились первые общественные уборные, но мужчины и некоторые женщины продолжали мочиться, а то и испражняться у порогов домов, возле столбов, церквей, статуй и даже у витрин магазинов. Содержимое выгребных ям просачивалось в землю, заражая воду в колодцах, а воздух дымился от гнилых испарений» .
Париж не был исключением. Такой была городская жизнь во всех странах, которые у нас ныне ласково зовут «цивилизованными» , подразумевая, что такими они были всегда. Как подчеркивает Вебер, «Англию антисанитария терзала веками» , причем люди сжились с ней. Вебер приводит поговорку жителей Йоркшира, которая в вольном переводе звучит так: «Где грязь, там и карась» . Верхушка общества страдала от антисанитарии не меньше, чем простой народ. Жители королевского Виндзорского замка постоянно болели «гнилостными лихорадками» , ставшими причиной преждевременной смерти очень многих (включая принца Альберта, мужа королевы Виктории). В середине прошлого века «под Виндзорским замком обнаружили 53 переполненные выгребные ямы» . [137]
137
Справедливость требует заметить, что Лондон был похож на Париж лишь в своем центре. За пределами городского ядра, он, как и Москва, представлял себой "большую деревню" (правда, без бань во дворах).
Список городских ужасов этим не исчерпывался. Еще одна цитата из Вебера. «С 1781 года Монфокон на северо-востоке Парижа был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора» . К этому добавлялась «вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен. К 1840(!) году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, которых продавали рыбакам… Процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда — в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу» .
Да, Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это означает, во-первых, что «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад» [138] а во-вторых, что ее жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы. Много ли мог употреблять воды простой люд в типичных городах Западной Европы, где общественные колодцы до появления водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)?
138
В.О.Ключевский,
Выдающийся французский патриот и «историк романтического направления» (так его аттестует «Советская историческая энциклопедия» ) Жюль Мишле, констатируя победу фабричного производства над ручным, писал в 1846 году: «Раньше женщины из простонародья лет по десять носили одно и то же синее или черное платье, не стирая его из страха, чтобы от частой стирки оно не расползлось» . [139]
Наверное, можно не продолжать. Совершенно очевидно, что при всех возможных (и законных) оговорках, качество жизни простых людей Руси-России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Больше было и возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля. Наличие такого рода отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведенного до крайности «огораживаниями» и «кровавыми законами» , подобная возможность впервые открылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.
139
Жюль Мишле, "Народ" , М., 1965, с.37. Мишле поясняет, что перелом к чистоплотности наступил в начале 1840-х годов благодаря резкому падению цен на фабричные ткани: "это была своего рода революция во Франции, мало кем замеченная" . У простонародья, о котором говорит Мишле, "появилось нательное и постельное белье… Неимущие классы оказались в состоянии покупать эти вещи, чего не было от сотворения мира" (там же).
Жителей исторической России (практически до 1917 года!) можно уподобить современным венесуэльцам. Они оставались счастливыми и уверенными в себе безотносительно к тому, что сегодня именуют «объективными показателями» . 350 лет назад уже упомянутый здесь Адольф Лизек писал, что русский простой народ «в делах торговых хитер и оборотлив, презирает все иностранное, а все свое считает превосходным» . Генерал Патрик Гордон, проведший на русской службе 38 лет (с 1661 по 1699), в своем «Дневнике» находил русских надменными («insolent» ), высокомерными («overweening» ) и «ценящими себя выше всех народов» . Дословно того же мнения австрийский посол барон Августин Мейерберг, называющий русских «высокомерными от природы» и ставящими себя «в любых смыслах превыше всех на земле» .
От века к веку этот настрой менялся мало. Он продолжал преобладать даже в XIX веке. Хотя его поколебало поражение России в Крымской войне, тем не менее, когда Этнографическое бюро Императорского Русского Географического общества занялось в 1899 изучением вопроса о патриотизме простого народа (это был, по сути, социологический опрос), преобладающий тон ответов был обобщен так: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России» . [140] По-настоящему всерьез чувство превосходства над остальным миром было подорвано в России лишь русско-японской войной. Счастье заканчивалось.
140
М.М.Громыко, "Мир русской деревни" , М., 1991, с.229.
Мало ли какие иллюзии питал этот народ, скажут нам, все равно исторический опыт России — это опыт беспросветного деспотизма, отсутствия каких-либо либеральных проблесков. Что ж, проверим и этот тезис.
Глава IХ. О «правильном» и «неправильном» развитии
Корни русского конституционализма
На конференции издательства «Посев» летом 1999 года с докладом «Европа в политической традиции России» выступил профессор Александр Янов из Нью-Йорка, специалист по русской истории XIV–XVII вв, автор книги «Тень Грозного царя» и других важных работ. Не все доклады, прозвучавшие тогда на конференции, были напечатаны в изданиях «Посева» , не был напечатан и доклад Янова. Возможно, он напечатан в другом месте. Положения, развитые в докладе, настолько важны, что я не хочу подменять здесь авторский голос даже самым добросовестным пересказом. Ниже, до конца главки «Корни русского конституционализма» следуют выдержки из доклада, сделанные по расшифровке магнитофонной записи с добавлением необходимых библиографических ссылок.