Мифы о России. От Грозного до Путина. Мы глазами иностранцев
Шрифт:
Во Франции большинство не доверяет меньшинству, а меньшинства не ассимилируются с большинством, создавая закрытые сообщества, маленькие государства в государстве. Как и повсюду в Западной Европе, крайне правые националистические партии стали сильнее, и если мы хотим быть честными, то надо сказать, что эта проблема волнует общество. Я вижу в этих событиях прогрессирующее разрушение государства.
Многие французы видят политическую систему Франции жутко коррумпированной, прогнившей, закрытой и абсолютно безнадежной.
Разве французы удовлетворены судебной системой своей страны? Неужели они думают, что правосудие является справедливым? Неужели они думают, что их личные права гарантируются в суде? Многие россияне, которые думают, что на Западе лучше живется, наивны и полны иллюзий. Французское правосудие отказалось от королевской арбитражности более двух столетий назад, это правда. Существуют тексты, гарантирующие свободу граждан,
Наконец, я думаю, что очень важен эталон, к которому стремится общество. Не все русские знают, что наши политические элиты в Европе (и во Франции после ухода генерала де Голля) после Второй мировой копируют политические, социальные и моральные модели США. Это кажется мне ошибкой, потому что «американская модель» была создана недавно и опирается на территориальное невежество по отношению к аборигенам — индейцам. До половины прошлого века страны Западной Европы были очень однородны этнически, религиозно и даже социально. Миграция в них была в основном внутриевропейской, и многие страны работали по модели ассимиляции: приезжий должен был полностью отказаться от своей родной культуры и принять ценности страны, в которую он переехал жить. Когда после Второй мировой войны государства привлекли неевропейских иммигрантов, выходцев из своих бывших колоний, первая волна экономических мигрантов толкнулась с «мелкими» проблемами интеграции. Постепенно экономическая миграция стала иммиграцией, «бегством из бедности», что за несколько десятилетий сильно изменило лицо Европы. Евросоюз утверждает, что «времена меняются» и что общество должно теперь стать «мультикультурным», чтобы переварить массовую иммиграцию. Это означает, что все в стране должны жить вместе в гармонии, но каждый по-своему. Из-за того, что миграционные потоки никак не контролируются, а интеграционной политики в европейских государствах просто нет, появились замкнутые общины и гетто в большинстве крупных западных городов. Франция, как и многие страны Западной Европы, следует американской модели развития общества. Некоторые общины стали такими многочисленными и сильными, что теперь живут самостоятельно и не хотят почти никаких контактов с государством, принявшим их. На территориальные гетто, о которых я уже говорил, накладываются правовые аспекты, создающие ментальную изолированность. Ни англо-саксонская коммунитарная модель, ни интеграционная модель, выбранная Францией, не дали удовлетворительных результатов. Главы государств Франции, Германии и Англии публично объявили в 2001 году, что многонациональная модель, которую использовали их страны, провалилась. Но не слишком ли поздно?
Москва еще не знает проблем такого типа, и я искренне надеюсь, что никогда и не узнает. Но я обеспокоен, что ситуация может развиться в этом направлении; я считаю важным, чтобы этого никогда не произошло и чтобы Россия не развивалась по американской общинной модели.
Русское общество можно назвать многонациональным. Историк Наталья Нарочницкая так объясняет разницу между Западной Европой и Россией: «Россия отличается от других европейских стран тем, как она поглощает ее различные завоеванные народы. Когда татары и кавказцы были завоеваны, их лидеры были более чем интегрированы, даже возведены в дворянство. К их народам никогда не относились как к колонизированным и обращались на равных. Эти дворяне даже имели русских крепостных крестьян. Можете ли вы представить индийских лордов с английскими слугами?» Я пытаюсь представить себе алжирцев или африканцев дворянами во Франции; это все очень далеко от реальности нашего прошлого.
Думаю, здесь еще одна большая разница. Во Франции патриотизм не приветствуется, так как ассоциируется с шовинизмом и ксенофобией, а это может дискриминировать какое-то из меньшинств. Отсутствие права гордиться цветами своего флага усугубляется тем фактом, что представители национальных меньшинств и общин могут носить свои цвета — региона или сообщества иностранного происхождения. Это ловушка замкнутости общин, которая закрывается на Франции, и логика, которая может привести к сепаратизму и войне всех против каждого.
И меня каждый день удивляет патриотизм в России. Конечно, проблемы не решены и есть еще напряжение, но сегодня существует русский патриотизм, скорее культурный, чем политический; он объединяет людей разных взглядов. Это, на мой взгляд, объединяющий цемент, обеспечивающий взаимопонимание среди всех людей, живущих в огромной стране. Для многих французов, прижившихся в России, это понятие «общество, которое живет в относительной гармонии», —
Работать в России? Мои дорогие русские коллеги!
Россия 2000-х годов пережила феноменальный экономический подъем. Вначале это задело только крупные города европейской части страны, потом Юг и Восток, а потом включилась и остальная территория — кроме разве что сельской местности и небольших деревень. Для многих иностранных компаний русский рынок был настоящим раем: они выиграли на экономическом буме, так как потребление товаров резко возросло. В 2006, 2007 или 2008 году (до кризиса) Россия для хотя бы минимально находчивых или неплохо специализированных иностранцев была страной, в которой легко было найти работу. Приехав в Москву в 2006 или 2007 году, можно было в течение нескольких недель подобрать себе работу на хорошие деньги и поселиться где-нибудь в центре Москвы с другими такими же иностранцами. Для многих французов игра стоила свеч, да они почти ничем и не рисковали: не сложится на одной работе — можно легко подобрать другую, благо есть из чего выбрать.
Прежде чем устроиться в России, я работал на руководящем посту во французском филиале большой итальянской промышленной группы, производителя средств автоматизации. Небольшой динамичный филиал, который на конкурентном и напряженном французском рынке должен был бороться за свое место. Я управлял одновременно отделом продаж и персоналом.
Опыт работы в нескольких странах позволил мне легко устроиться в Москве летом 2008 года. Отправляя резюме во вторник, я получил ответ в четверг; встречу назначили на вечер того же дня, а на следующий, в пятницу, я уже вышел на работу. Это нормально для москвичей, но по-настоящему шокирует иностранцев. Во Франции устроиться на работу — это процесс. Мы проходим несколько интервью, нас проверяют, и мы пытаемся проверить работодателя…
Вскоре я столкнулся тем, как тут управляют людьми.
Я признаю, что как менеджер получил европейскую подготовку. Для меня «ответственность работника» и «активное участие» — это не просто слова. Я работал в Западной Европе, Сербии, Китае, много путешествовал и жил за границей, работал с иностранцами — так что считал себя человеком, который легко адаптируется к любой стране. Но мой опыт в России оказался исключительным.
Офис рекрутинговой компании, которая приняла меня на работу, располагался в одним из многочисленных бизнес-центров. Шел 2008 год, русский экономический бум продолжался уже восемь лет. С тех пор я побывал и в других бизнес-центрах и всегда удивлялся качеству инфраструктуры. Высокие красивые девушки, охранники на каждом этаже, есть уютные кухни для обеда; многие бизнес-центры работают круглосуточно — можно приходить на работу в любое время, — и в них есть кафетерии. Работать в таких условиях приятно, и почти три года каждое утро я ходил на работу с удовольствием. Во Франции компания, в которой я работал, обосновалась за пределами Либурна, в Сан-Дени-де-Пиль, выкупив под свои нужды заброшенный заводик; и условия там были совсем не московские, одни туалеты чего стоили. Зимой, когда температура падала примерно до –6° или –8° градусов, высокая влажность делала здание невозможным для обогрева, и мы сидели в офисе в теплых свитерах.
Иностранный генеральный директор компании в России обычно не может управлять русскими сотрудниками и пытается нанять максимум иностранцев на все возможные должности. Так было и с моим непосредственным начальником, и когда я начал работать, то сразу понял, что мне нужно будет заниматься и этим тоже. Консультанты нашей компании, Даша и Вера, молодые девочки, таким образом переходили в мое негласное подчинение. Они обе приехали в столицу из провинции, и для них Москва была своего рода футбольным полем, где они должны были забивать голы: преуспеть, выйти замуж и быть в теме. Не знаю, были ли у них какие-то моральные ценности — за время работы девушки их никак не обнаружили. Даша и Вера были убеждены, что они, такие юные, красивые и грациозные, обязательно преуспеют как минимум на телеэкране, а нынешняя их низменная работа — временная и вкладываться в нее не нужно. Директора никогда не было, Даша и Вера сочли офис своей вотчиной и делали все по-своему. Они не соблюдали рабочее расписание, удлиняли время обедов и почти не работали. Я говорю «почти», имея в виду, что они могли иногда ответить на телефонный звонок клиента, который сам позвонил, но разговаривали не особенно вежливо и совсем не заинтересованно. Их дни проходили в болтовне по ICQ, в личных разговорах по телефону и бесконечных чаепитиях. Они обязаны были проводить собеседования с кандидатами, которых нужно было сначала найти, а потом устроить на работу. Но даже здесь девушки развлекались: приглашали молодых мужчин, чтобы познакомиться и, может быть, развлечься позже. Они также физически овладели офисом: их рабочие шкафы были заполнены личными вещами настолько, что туда невозможно было втиснуть ни папку, ни карандаш. Для Даши и Веры их офис был их личной собственностью.