Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]
Шрифт:
— Что ночь темная, что день ясный! Когда хочешь, смотри, Михаил Ярославич, — ответил тот с едва заметной обидой в голосе. — Сам работу принимал, едва ли не каждое бревнышко ощупал да осмотрел, нет ли жучка какого или трещинки.
— Не обижайся, Василий Алексич, пошутил я, — примирительно заговорил князь. — Я изъян в мече боевом или доспехах воинских найти могу, а не в том, как палаты сложены. Главное — крыша над головой. Это я от досады: жаль мне, что ненастье разыгралось. Ни города хорошенько не разглядеть, ни окрест него не проехать, ни себя не показать, ни
— Что ж сиднем сидеть? Метель хоть и кружит, задуманному мешает, но можно и непогоду провести. Ты вот сына моего вспомнил, а дом-то мой ведь здесь неподалеку: пойдешь — снегом не успеет запорошить! — осмелел посадник.
— А и то, правда! — воскликнул радостно воевода. — Не навестить ли нам дом посадника? С семьей его познакомиться. Михаил Ярославич, как смотришь на это?
— Что ж, к обеду жди гостей, Василий Алексич, — согласился князь. — А пока можешь ступать, нам же с воеводой еще потолковать надо, — сказал он, жестом останавливая воеводу, собравшегося было встать из-за стола.
Посадник поднялся с лавки, отвесил низкий поклон князю, склонил голову перед воеводой и направился к двери. В сенях его поджидал слуга, который помог воеводе натянуть подбитую мехом свиту. Выйдя на улицу из теплой горницы, Василий Алексич ощутил пронизывающий холод и, под жестокими порывами ветра усевшись в седло, поспешил к дому.
Снег, так и норовивший забраться за ворот, бил в лицо, заставляя думать только о том, как бы увернуться от очередного хлесткого удара ветра.
Посадник стеганул плетью коня, мечтая поскорее добраться до своего дома и там, отдав необходимые распоряжения дворне, в тепле и уюте подумать о состоявшемся разговоре. Старый Пепел обиженно фыркнул, попытался повернуть морду, чтобы глянуть на хозяина, но поводья помешали, и конь зарысил к теплому стойлу.
Въехав за ворота, посадник спешился у самого крыльца, но, вместо того чтобы сразу же отправиться в дом, отдавая подбежавшему конюху поводья, отругал его, едва не приказав высечь. Причиной гнева стал Пепел, получивший прозвище из-за своей чалой масти.
На Московскую землю Василия Алексича привез именно этот конь, тогда еще полный сил. Теперь посаднику для выезда седлали Хана, смирного трехлетнего коня буланой масти, а Пепел, отличавшийся в молодости крутым нравом и немало послуживший хозяину, спокойно доживал свой век в тепле и довольствии. Только иногда в хорошую погоду посадник объезжал на нем территорию, огороженную крепостной стеной, но в прилегающий к ней посад не выбирался.
«А ведь я похож на этого старого коня», — вдруг подумал Василий Алексич, задержавшись на крыльце и наблюдая за тем, как провинившийся конюх ведет Пепла к конюшне, пытаясь одной рукой накинуть попону на его мокрый от тающего снега круп.
Очередной порыв ветра забросил охапку белых колючек под крышу, нависавшую над лестницей, и посадник, вздохнув, стал подниматься по ступеням.
Не успел он войти в сени, как к нему навстречу выбежал Федор и, опередив не поспевавшего за ним младшего брата, с ходу бросился
— Накрывай стол, Настасья! Гости к нам знатные на обед собираются. Сам Михаил Ярославич с воеводой пожалуют! — произнес посадник торжественно и, заметив испуганный взгляд жены, которая с волнением ждала, чем же закончится для ее мужа разговор с князем, успокоил: — Поговорили мы по–доброму, оставил 0н меня при себе. А как дальше сложится, никто не скажет. На все воля Божья.
С замиранием сердца услышал сообщение отца Федор. «Гости… обед… Михаил Ярославич…» — стучало у него в мозгу.
— А тебя, сын, князь велел… — начал говорить строго посадник, повернувшись к Федору, но не сдержался и закончил, широко улыбаясь: — Князь велел похвалить за то, что заметил вовремя княжескую дружину и меня предупредил.
Мальчик боялся поверить этим словам, но, поверив, что отец говорит вполне серьезно, он с укором глянул на него. «Ты меня ругал, запрещал на колокольню бегать, а вот видишь, как дело обернулось!» — как бы говорил мальчишеский взгляд.
В княжеских палатах в это время шел свой разговор.
— Что скажешь, Егор Тимофеевич, — спросил князь, как только посадник покинул палаты.
— Я тебе, Михаил Ярославич, одно могу сказать: человек он дельный. От богатого города поганые одно имя оставили, а теперь хоть и невелика Москва, да отстроена. Конечно, люди сами на месте сгоревшего да разграбленного свою жизнь обустраивают, но и посадник тут руку приложил. Вишь, сколько всего наворотил. Сам знаешь, другие города менее пострадали, а до сих пор в развалинах.
— Согласен, — кивнул князь, — но ведь ты вчера сам сказал, что посадник здесь выше всех вятших и нарочитых был. Годы сам правил, как хотел. Так, думаешь, не жалко будет ему со своей безраздельной властью распроститься? Не станет ли козни строить да заговоры плести? Правду ли говорит, что будет верно служить?
— А это от тебя во многом зависит, — ответил воевода и, заметив недоумение собеседника, стал разъяснять свой ответ: — Не сомневаюсь, что ты сам убедился: посадник человек неглупый…
— Что верно, то верно, — согласно кивнул князь.
— Он хоть и власть большую имел, но от лица великого князя правил и его именем суд да дело вершил, — продолжал воевода.
— И об этом мне известно. Но скажи все-таки, почему ты уверен в том, что от меня зависит, будет ли посадник мне верным слугой?
— Припомни, как батюшка твой дела повел, став великим князем! Чтобы порядок навести в княжестве опустошенном не мягкосердечие, а твердость нужна была! Но и в любом другом месте, в том числе и здесь, также действовать пришлось. А что это значит? А то, что многим не по нраву твердая рука и крутой нрав Василия Алексича, которыми, как мне сказывали, он славен, и сторонников у него, ежели козни плести захочет, немного найдется. Не сомневаюсь, что он об этом знает. Да к тому же здесь не вольница новгородская…