Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]
Шрифт:
— Так ему ночью спать надобно, а он, вишь, на небо смотрит, — вмешался в беседу князь.
— Он и спал, после заката со двора — ни ногой. Но как приехал от тебя, Михаил Ярославич, человек и сообщил нам весть радостную, что скоро ты к нам сам явишься, так и напала на Федора бессонница. Днем-то он на колокольню повадился бегать, смотреть, не покажется ли на дороге твоя, князь, дружина. Мы уж боялись, что застудится там: зима на дворе, а на высоте-то ветры злее. А ночами на крыльцо все норовил выбраться, все смотрел в сторону дороги, что идет из Владимира. Хорошо хоть на охлупень [15]
15
Охлупень — самая верхняя деталь крыши (конек).
— Видно, староват ты стал, — усмехнулся добродушно князь.
— Может, оно и так, но вот только белку одной стрелой в глаз бью, — с некоторой обидой в голосе ответил Василий Алексич и продолжил свой рассказ: — Поутру опять мой Федор весть принес, тут уж и я углядел, как по полю шла дружина твоя, Михаил Ярославич, и поспешил к переправе. Но вишь, чуток опоздал.
По обочинам дороги, которая вела к детинцу, собрался разный люд. Князь, слушая речь посадника, с высоты поглядывал по сторонам и все примечал.
Заметил он, как немолодой мужик, глядя на чинно двигающуюся мимо княжескую дружину, крестясь, бухнулся на колени и стал бить поклоны, опуская непокрытую голову в снежное месиво, как отрок в длинной свите, от изумления открыв рот, застыл с шапкой в руках, а шустрый малец стянул калач с лотка у торговца, увлеченного зрелищем.
Не ускользнула от княжеского внимания и пригожая молодуха с малым ребенком на руках, которая выбежала со двора и остановилась у тесовых ворот, зачарованно рассматривая дружинников. Увидел князь и старуху, пытавшуюся удержать юркого отрока, который хотел присоединиться к другим таким же сорванцам, что с радостными криками бежали по заснеженной обочине, то и дело спотыкаясь и едва ли не падая под копыта лошадей.
Ловил он и любопытные девичьи взоры, особо отмечая их. А девушки, ощутив на себе взгляд молодого князя, скромно потупив глаза, норовили прикрыть раскрасневшиеся щеки тугими косами или спешили отвернуться.
Михаил Ярославич, исподволь разглядывая высыпавших на улицу людей, пытался угадать по их лицам, на самом ли деле рады они его приезду, или посадник ему льстит. На лицах, которые князь острым взглядом выхватывал из толпы, были не только радость или любопытство, но и удивление, и даже полное безразличие.
— Палаты, князь, для тебя и твоих людей подготовлены, мыльню я для тебя велел истопить, после дальней дороги усталость снять, — говорил тем временем посадник, сдерживая своего коня, чтобы тот не опережал княжеского вороного. — Ближе к вечеру, ежели, конечно, ты не против, хотели мы и пир почестной устроить.
— Делай, как задумал, я не против, — почти сразу ответил князь, который решил, что чем скорее он познакомится с влиятельными горожанами, тем будет лучше. А где узнать их думы, как не на пиру, на котором даже у самых скрытных людей от выпитого развязываются языки.
Миновав скромные постройки мизинных
«Да, не велик городок достался мне», — подумал князь, но горьких мыслей своих ничем не выдал.
У широко распахнутых крепких ворот еще издали Михаил Ярославич приметил человек двадцать разного возраста.
— То наши мужи вящие, — услышал он голос угодливого посадника, — вышли встречать тебя, Михаил Ярославич.
Самые знатные и богатые люди московские при виде князя спешно стянули с голов шапки, засыпанные снежной крупкой, и стали ему низко кланяться. Не отвешивал поясных поклонов только один из них. Это был купец Мефодий Демидыч, чрезмерно раздобревший, в новехонькой свите, отделанной витыми петлицами и перетянутой широким шелковым поясом.
По знаку, который незаметно дал ему посадник, остановивший свою лошадь чуть в стороне от княжеского вороного, толстяк, раздуваясь от гордости, что именно ему доверена важная миссия, подняв подбородок, направился к гостям.
На вытянутых руках, которые из-за выпяченного живота казались коротковатыми, он держал покрытое тонким белоснежным полотном серебряное блюдо. На блюде возвышался душистый каравай. Собственно из-за этого каравая Мефодию и выпала честь выйти первым к князю.
Гостей дорогих издавна заведено встречать свеже-выпеченным хлебом, а тут не гость, а сам князь, получивший в свое владение Москву!
Как только стало известно о приближении к городу его дружины, Василий Алексич схватился за голову: ведь за короткое время каравай не испечешь. У него самого, как на грех, хлебы пекли двое суток назад, такими гостя не встретишь, вот он и послал своих холопов по богатым домам, откуда слуги спешно понесли караваи посаднику на выбор. В доме Мефодия Демидыча как раз вынули из печи хлеб, когда прибежал взъерошенный холоп. Не долго думая, купец приказал отправить посаднику самый красивый из хлебов, с которым жена Мефодия собиралась ехать в гости к сестре.
Посадник же, как только перед ним раскрыли белоснежное полотно, в которое был завернут высокий румяный каравай, украшенный вылепленными из теста листочками и диковинными цветами, блестящими от запекшегося белка, сразу же велел передать купцу, что он поручает ему встречать князя хлебом с солью у ворот детинца.
Купец благодарил Бога за такую удачу и на радостях твердо решил подарить нитку дорогого скатного жемчуга Прасковье, которая так вовремя наказала Авдотье испечь каравай, да и саму мастерицу пожаловать куском хорошего полотна.
Мефодий Демидыч, торопливо облачившись в новые одеяния, поспешил к крепостной стене, где у ворот уже собрались почти все, кого посадник, отправляясь к переправе, предупредил о приезде князя.
Завидев князя и его людей, купец взял у слуги посадника блюдо с караваем, предварительно осторожно освободив еще теплый хлеб от укутывавшей его ткани, и, радостно улыбаясь, направился к князю.
Михаил Ярославич тоже улыбнулся, увидев чернобородого толстяка, важно вышагивающего к нему навстречу. Когда тот подошел почти вплотную к его коню и начал говорить приветственную речь, князь, не дождавшись ее окончания, свесился с седла и отломил по заведенному обычаю краешек каравая.