Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад
Шрифт:
По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Невзирая на крепкие нервы, он ощутил приступ дурноты. Воль тоже дернулся и позеленел. Оба вздохнули с облегчением, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.
— Я спросил Уэбба, что, черт возьми, он имеет в виду, — с той же безмятежностью продолжал доктор Фосетт, — а Уэбб натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, как глупо набираться мудрости, ежели благо — в неведении. Через неделю он, страшно взбудораженный, позвонил мне и попросил предоставить сведения о частоте заболеваний зобом среди слабоумных.
—
— Да. — Совсем исчезнув за своим исполинским столом, Фосетт зарылся в ящик и вынырнул с листом бумаги. — Вот, приберег специально для него. Поскольку Уэбб умер, сообщение слегка запоздало. — Он протянул листок Грэхему.
— Но, получается, среди двух тысяч обитателей клиники не отмечено ни единого случая зоба! — воскликнул Грэхем, пробежав по тексту глазами. — Отчеты прочих клиник свидетельствуют о том же: либо таких случаев не наблюдают вообще, либо наблюдают крайне редко.
— Это ровным счетом ничего не значит, и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая и вообще-то встречается нечасто. Вероятно, схожие данные мы получили бы, обследовав две тысячи водителей, торговцев краской… полицейских, наконец.
— Как только обзаведусь зобом, немедленно вас извещу, — мрачно пообещал Воль.
— А чем вызывается зоб? — перебил его Грэхем.
— Недостатком иода, — с готовностью ответил Фосетт.
— Иода! — Воль и Грэхем обменялись многозначительными взглядами, а Грэхем спросил:
— Избыток иода как-либо связан со слабоумием?
Фосетт расхохотался — да так, что козлиная бородка запрыгала.
— Тогда моряки были бы сплошь идиотами — ведь их пища изобилует иодом!
Ослепительная мысль молнией мелькнула в мозгу Грэхема. Воль состроил гримасу понимания. Весточка от покойника, страдавшего отсутствием логики.
Особенно восприимчивы моряки.
Восприимчивы — но к чему? К вымыслам и основанным на вымысле моряцким поверьям? К морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной нечисти, леденящей душу людскую при взгляде на колеблемую в лунных лучах мертвую зыбь?
Необходимо заняться этим вопросом основательнее, получить сравнительные сведения об экипажах морских судов и сельских жителях.
С трудом сохраняя невозмутимость, Грэхем взял со стола записки Уэбба.
— Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.
— Если смогу быть полезен хоть чем-то, обращайтесь ко мне безо всяких колебаний, — сказал Фосетт. — И если выясните в конце концов причину странного состояния Уэбба, я не отказался бы узгать подробности. — Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. — Компетентное исследование любой галлюцинации весьма содействует уяснению общей картины.
В обратный путь они отправились тотчас. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:
— Кажется мне, среди ученых, которые чересчур проворно шевелили мозгами, началась эпидемия временного помешательства.
Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.
— Гениальность и вообще-то сродни безумию, — продолжал Воль, явно собираясь углубиться в теоретические
— Ни один ученый не пытается объять необъятного. Яи единый мозг не способен вместить бесконечную уйму знаний. Будучи знатоком в своей области, ученый может оказаться сущим профаном в том, что выходит за пределы его академических интересов.
Настал черед Волю хмыкнуть. Лейтенант целиком сосредоточился на дороге — что, правда, не отразилось на манере брать повороты — и до самого дома, где жил Грэхем, не вымолвил больше ни слова. Высадив пассажира, Воль бросил: “До завтра, Билл” — и умчался прочь.
Ясное утро сулило погожий день и обещало новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, сосредоточенно жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло незнакомое юношеское лицо.
— Мистер Грэхем? — спросил юноша, разглядывая собеседника.
— Он самый.
— Я из Смитсоновского института, — сказал юноша. — Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, да не застал дома.
— Я ездил в Олбэни. А что он хотел передать?
— Мистер Гарриман связался со всеми информационными агентствами и установил: за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семеро — иностранцы, одиннадцать — американцы. Это примерно в шесть раз выше среднего уровня — правда, информационные агентства редко подводят итоги более чем за месяц.
— Восемнадцать! — Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. — А имена получены?
— Получены, — юноша принялся диктовать. Грэхем пофамильно переписал покойников, а также
страны, в которых они жили.
— Что-нибудь еще, сэр?
— Поблагодарите от меня мистера Гарримана, и пускай позвонит мне в офис, когда сочтет удобным.
— Хорошо, мистер Грэхем, — юноша исчез, оставив его в глубокой задумчивости.
Восемнадцать!..
На другом конце комнаты мелодично звякнул гонг телевизионного приемника новостей. Грэхем раскрыл аппарат, настроенный на канал газеты “Нью–Йорк Сан”. Первый утренний выпуск неторопливо поплыл по экрану. Грэхем рассеянно следил за заголовками, витая мыслями где-то вдали. Однако вскоре взгляд его сосредоточился, тело напряглось. На экране возникли слова:
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО
“Вчера вечером профессор Сэмюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, живший на Уильям–стрит, вылетел в своем спортивном гиромобиле на рампу магистральной развязки, делая свыше ста миль в час, и разбился насмерть.”
Репортаж занимал две колонки и сопровождался фотографиями, сделанными на месте катастрофы, несколькими хвалебными отзывами об “ушедшем от нас гении”, а также сообщением, что полиция расследует причины случившегося. Заметка заканчивалась так: “Со вчерашнего утра это уже третий смертельный случай среди нью–йоркских ученых. О гибели профессора Уолтера Майо и кончине доктора Ирвина Уэбба уже подробно сообщалось в нашем вчерашнем выпуске”.