Миграции
Шрифт:
— Огромный улов. Как в былые времена. Чтобы набить трюм под завязку и разом разбогатеть.
Я разглядываю «утопающего».
— То есть вы охотитесь за деньгами.
— Не за деньгами, — возражает он, и я почти ему верю.
Подумав, спрашиваю:
— А как называется ваше судно?
На это он произносит:
— «Сагани».
Мне не сдержать смех.
— Я Эннис Малоун, — добавляет он, протягивая мне руку. Я в жизни не пожимала такой огромной руки. Обветренная, как и его щеки и губы, а под ногти въелся пожизненный запас грязи.
—
— Не спасала я ему жизнь.
— Собиралась, — уточняет Эннис. — Это одно и то же.
— Нужно было его бросить там тонуть, — заявляет Самуэль. — Так ему и надо.
— Надо было камни к ногам привязать: утонул бы быстрее, — предлагает Аник; я таращусь на него.
— Не обращайте внимания, — говорит Самуэль. — Черный юмор.
Судя по выражению лица Аника, чувства юмора у него нет совсем. Он, извинившись, отходит.
— А еще он не любит подолгу оставаться на земле, — поясняет Эннис, пока мы следим, как инуит элегантной походкой пересекает паб.
Подходят Малахай, Дешим и Лея. Мужчины явно дуются, садятся с одинаково нахмуренными бровями, скрестив руки. Лея излучает тихую радость, пока не видит меня — тут в ее карих глазах промелькивает подозрительность.
— Ну, что еще? — спрашивает Самуэль у двух парней.
— Дэш любит сам решать, каким правилам он будет подчиняться, — объявляет Малахай с явственным лондонским выговором, — А когда и вовсе припрет, выдумывает их на ходу.
— По-другому скучно, — объявляет Дешим с американским акцентом.
— Скука — для людей, лишенных воображения, — объявляет Малахай.
— Ну и нет, скука — вещь полезная: становишься изобретательнее.
Они обмениваются косыми взглядами, и я вижу: оба едва одерживаются, чтобы не улыбнуться. Потом переплетают пальцы — перепалка окончена.
— А это кто? — осведомляется Лея. Акцент у нее, похоже, французский.
— Это Фрэнни Линч, — сообщает Бэзил.
Я пожимаю им руки, лица парней светлеют.
— Шелки, да? — спрашивает Лея. Рука у нее сильная, перепачканная жиром.
Я замираю, удивленная: попала в точку и столько всего всколыхнула.
— Это люди-тюлени, живут в воде, только не спасают других, как вон ты, а, наоборот, топят. Знаю, кто они такие, — бормочу я. — Вот только не слышала, чтобы шелки кого-то топили.
Лея передергивает плечами, отпускает мою руку, откидывается на спинку стула:
— Ну, они этакие причудники и хитрюги, нет? Она неправа, но я слегка улыбаюсь, причем и во мне зарождается подозрительность.
— Хватит об этом, — останавливает нас Дешим. — Вопрос к тебе, Фрэнни. Ты подчиняешься правилам?
На меня смотрят выжидательно.
Вопрос вроде как глуповат, хоть смейся. Вместо этого я отхлебываю вина, а потом говорю:
— Всегда старалась.
В какой-то момент Эннис направляется к стойке принести всем по новой, Самуэль в четырнадцатый раз отбывает в сортир («Доживешь до моих лет — не смешно будет»), а Бэзил, Дешим и Лея выходят
— Ты тут давно? — спрашивает Малахай низким голосом. Он большой непоседа, этакий перевозбужденный щенок, а еще у него темно-карие глаза, пальцы же выбивают такт даже тогда, когда музыка уже смолкла.
— Всего неделю. А ты?
— Две недели как пришли. Завтра утром отбываем.
— А ты давно на «Сагани»?
— Мы с Дэшем два года.
— И как… нравится?
Он обнажает белые зубы:
— Ну, этого-того. Тяжело, больно, иногда ночью плакать хочется, потому что все тело болит, ничего с этим не поделаешь, и ты заперт в этом паршивом чулане. Но все равно хорошо. Это же дом. Мы-то с Дэшем познакомились несколько лет тому на траулере, но, как сошлись, на нас все косо смотреть стали. А здешнему экипажу без разницы, они нам как семья. — Малахай умолкает, потом в улыбке появляется лукавство. — У нас на борту полный дурдом, уж ты мне поверь.
— В смысле?
— Самуэль не успокоится, пока не заведет по ребенку в каждом порту отсюда и до Мэна, а еще он вечно читает стихи, чтобы все слышали, что он это умеет. Бэзил в Австралии вел какое-то кулинарное шоу, но его оттуда вышибли, потому что он не умел готовить нормальную еду, только эту микрохрень, какую дают в выпендрежных ресторанах — ну, знаешь, да?
Я ухмыляюсь:
— Он у вас за кока?
— Выпер всех остальных с камбуза.
— Ну, вас хоть, наверное, вкусно кормят.
— Едим мы в полночь, потому что он возится часами, а потом подает тебе тарелку какой-то дряни, типа песка с цветочными лепестками, и ее хватает только на то, чтобы во рту остался мерзкий привкус. А он выделывается почем зря. Ну, и еще Аник — ох, тут и вообще лучше не начинать. Он у нас первый помощник — ты его уже видела? Ну, в общем, этакая реинкарнация волка. Только если несколько раз поспрашивать, он может оказаться орлом или змеей — в зависимости от того, насколько его достали. Я сто лет не мог допетрить, что он надо мной прикалывается. Не любит никого и ничего. Вот прямо так. Но люди-ладьи, они, знаешь ли, все такие. Чужаки, все до единого.
Я помечаю в голове: про людей-ладей спрошу позже.
— А Дэш?
— А он, помогай ему боженька, мучается морской болезнью. Не след мне смеяться, потому что не смешно. Но у него теперь такой распорядок дня: проснулся, блеванул, закончил день, блеванул, лег спать. Проснулся — и все по новой.
Может, Малахай это выдумывает, но мне все равно нравится. По голосу слышно, что он каждого из них очень любит.
— Лея?
— Нрав у нее вздорный, а еще она из всех самая суеверная. Не рыгнешь, чтобы она не заметила в этом какого предзнаменования, а на прошлой неделе мы на два дня задержались с отправкой: отказывалась подниматься на борт, пока луна не встанет в нужное положение.