Миграции
Шрифт:
— Можем мы эксгумировать его тело? — спрашиваю я.
Пенни ошарашена.
— Что… но ведь совершенно невозможно… их больше нет.
— Неправда, — говорю я. — Пока есть. И я знаю, куда они улетают.
— Откуда?
— От Найла.
НА БОРТУ «STERNA PARADISAEA»,
ЮЖНАЯ АТЛАНТИКА.
СЕЗОН СПАРИВАНИЯ
Ледяное поле перед нами изумительно и великолепно — просто дух занимается. Оно царит над всем этим суровым миром, будто подлинное сердце его вселенной. Оно внушительно, нетронуто и совершенно невозмутимо.
А
Пусть я их и отпустила, сказала себе, что все кончено, в глубине души я, видимо, все-таки ждала увидеть в небе стаи птиц или бескрайний лед, усеянный тюленями или другими существами — хоть чем-то живым. И вот «Sterna paradisaea» медленно приближается к берегу, обходя большие плавучие льдины, а я не вижу на всем этом огромном пространстве никакого движения, и сердце мое разбивается снова.
— Знаешь, где мы находимся? — спрашиваю я у Энниса.
Воздух то и дело разрывает непривычный треск: куски льда откалываются от шельфа и с грохотом, превосходящим по силе раскаты грома, обрушиваются в океан. Я не ждала таких звуков.
Подходим к Антарктическому полуострову. Пойдем восточнее, к морю Уэдделла.
Я во все глаза смотрю на приближающуюся сушу.
И вдруг понимаю: что-то не так. Они всегда улетали к морю Уэдделла. Именно в этой части Антарктиды всегда кишела жизнь, так же как и на Земле Уилкса в северо-восточной части материка, куда крачки направлялись, если летели через Австралию, а потом сворачивали к югу — такое случалось.
— Погоди, — говорю я. — Можешь сбавить ход?
Эннис слегка дает ручку от себя и вопросительно на меня смотрит.
Не знаю, как выразить в словах эту внезапную неуверенность.
— Они всегда летали в эти места. Море Уэдделла или Земля Уилкса.
— До Уилкса нам с таким запасом топлива и продовольствия не дойти. На это нужно месяца два.
Я качаю головой. Я не об этом, видимо, не об этом. Мозг работает стремительно, прокапывается к обрывкам воспоминаний о том, что я слышала от Найла на семинарах, читала в его трудах, в тысяче чертовых статей, которые он об этом написал. За морем Уэдделла и Землей Уилкса всегда пристально наблюдали, потому что именно туда и мигрировали самые разные животные. Теперь нам известно, что ни в одно из этих мест никто больше не добирается: все виды, способные забраться так далеко, вымерли: все, кроме крачек.
Гарриет постоянно твердила: придет время, когда они будут улетать в место поближе и питаться чем-то другим. Найл считал, что они все равно полетят на лед, потому что таков их опыт, они не прекратят, пока останется рыба — или пока они не вымрут.
— Давай направо, — говорю я. — Поворачиваем.
— Зачем? Да на западе ничего!
— Давай, говорю, на запад!
Эннис громко матерится, однако направление меняет, бежит переставлять грот. Путь наш пролегает по океану, полуостров и Южные Шетландские острова остаются слева; возможно, я рехнулась окончательно, возможно, сама мысль, что я способна на такую догадку, — полный бред, возможно, я только что погубила нас обоих.
Морякам случалось пропадать в море Росса. Здесь негде укрыться, спрятаться от непогоды, а в феврале оно замерзает, уже не войдешь и не выйдешь.
Сегодня третье января. Возможно, мы никогда отсюда не выберемся.
Эннис поворачивается
Потому что мне вдруг приходит в голову, что, если это конец, подлинный и непоправимый, если ты совершаешь миграцию, последнюю не только в твоей жизни, но и в жизни всего твоего вида, раньше останавливаться нельзя. Даже если устал, изголодался, утратил надежду. Нужно двигаться дальше.
Наша стальная яхта, помятая и покореженная, упорно продвигается вдоль антарктического побережья, мы все время таращимся в сияющий простор из снега и льда, боясь даже моргнуть — вдруг что-то пропустим. Погода меняется стремительно. Температура опускается до минус двух. На море волнение. Эннису скучать некогда: приходится обходить плавучие ледяные горы, которые когда-то крепились к суше, а теперь вырвались на свободу. В море они обрушиваются с громким плюхом. Он называет их ворчуньями: любая из них способна нас перевернуть или утопить.
На четвертый день продвижения к западу ветер усиливается до семидесяти пяти узлов, — по словам Энниса, при такой температуре это может оказаться фатальным. Я не могу понять почему и не спрашиваю, но скоро, на шестой день, все выясняется само собой.
На такелаже образуется ледяная корка. Мы мечемся, пытаясь сбивать ее быстрее, чем она нарастает, но дело гиблое, поэтому Эннис ведет нас к берегу. Мы добрались до моря Амундсена, береговая линия здесь не такая неприступная, как в море Росса, так что, может, это наше счастье, что мы не пошли, куда намеревались. Я спускаюсь вниз, начинаю складывать в рюкзак остатки припасов. В кладовых на яхте полно теплого зимнего белья, курток и сапог, теперь они могут оказаться вопросом жизни или смерти. Мне страшно, но что с того? От страха я даже чувствую себя живее.
— Ты что делаешь? — спрашивает меня Эннис. Они сидит на мостике и ставит аварийный радиобуй, то есть посылает радиосигнал, который покажет спасателям наше местоположение. Яхте конец. Дальше она нас не доставит.
— Я пойду пешком, — говорю я. — Жди здесь. Я вернусь.
Будто не слыша, он собирает в рюкзак и свои вещи.
И мы вдвоем выходим на лед.
Двигаться очень тяжело. Я уже довольно давно утратила ощущения в конечностях. При этом здесь теплее, чем было раньше. Всюду теплее, все тает, меняется, гибнет. Возможно, только поэтому мы до сих пор не замерзли насмерть.
Днем мы отдыхаем, закопавшись в снег, а ночью идем, чтобы согреться. Море все время оставляем справа, чтобы потом найти дорогу обратно. Иногда держимся за руки — так меньше ощущается одиночество. Я думаю о тех, кого уже нет: о моей маме и моей дочке, о Грете и Лее — лелея несбыточную надежду, что она не с ними, — и, разумеется, о Найле, о нем — буквально при каждом шаге.
На третий день становится ясно, что Эннис выдохся. Ноги он передвигает совсем медленно и с трудом поддерживает разговор. Мы останавливаемся, опускаемся на холодную поверхность. Я передаю ему банку тушеной фасоли из своего рюкзака, мы молча опустошаем ее, глядя на неподвижный мир вокруг. Вряд ли я смогу идти дальше без него. Не смогу точно, если обнаружу один только лед.