Мигранты

Филимонов Евгений

– Я телерепортер.

– Вижу, вижу... Вы не с нами, значит.

И отходит немного в сторону, впрочем, без враждебности. А рядом молодожены, сухощавый брюнет и плотная белокурая девушка, тугая, словно пружинка - от них так и веет счастьем, будто каким живым излучением, наперекор радиации.

– А вы-то почему здесь?

Так спрашивать запрещено, есть на этот счет особая инструкция; юноша нахмурился, но девушка тут же выпалила, сияя:

– А когда же еще? Лучше, чем теперь, нам уже не будет, так ведь? А вечного ничего нет...

Это уже к спутнику. Он приобнял ее за плечи, парочка не спеша двинулась дальше. Затем привратница, старая, изможденная, неизлечимо больная (ну

тут уж все ясно), дальше семейка, у которой небольшая неприятность - малыша лет пяти стало вдруг тошнить (излучение чем дальше, тем яростней), отец озабоченно смотрел, как жена, присев у обочины, тщательно вытирает личико сына, приговаривая: ничего, ничего, теперь уже недолго. И следом - желчный лысоватый тип лет пятидесяти с полным рюкзаком за спиной, как у обычного пешего туриста. Все прочие идут налегке.

– Почему рюкзак?
– этот вопрос, похоже, его окончательно разозлил. А как с ними иначе? Что я, не знаю эту контору?

– Да здесь-то разве могут надуть?

– Не валяй дурня - могут! Когда что у них было в срок? Нескладуха, обычное дело... Прошлая партия, знаешь, сколько стояла на этой корке?

Почва в самом деле напоминает спеченную шлаковую кору.

– ...сутки с лишним! Нескладуха. Когда пыхнуло, половина уже разошлась.

– Отчего, как вы думаете?

– Расхотелось!
– прошипел "турист" в микрофон.
– Перебудь в давке, в голом поле, под радиацией целую ночь - тут и загнуться раздумаешь. Хотя... они пока стояли, столько нахватались, что долго не протянут теперь...

И двинул дальше, работая посохом. Его спина, как он уходит, как оборачивается, что-то ворча, и вот в кадре миловидная женщина лет тридцати пяти, с ней говорить - одно удовольствие.

– Это, мне кажется, своего рода слабость. Такой - веселый Апокалипсис. Свободный выбор, знаете, имеет свои крайности... Все сразу, мгновенно - в пар.

Видно, что для нее затруднительно разговаривать, не видя лица собеседника за толстенным светофильтром шлема.

– ...не наедине с собой, не под операционной лампой, не в маразме старческом - а вот так, чуть ли не в гуще карнавала...

Действительно, кое-где бряцали гитары; бородатые угрюмые барды, да и молодые компании.

– ...а сказать так, что здесь личная драма, отчаяние - нет. Просто, такое чувство, что все необходимое мною выполнено, теперь можно спокойно удалиться. Думаю, это лучший способ...

Она улыбнулась наугад в стекло шлема. Ее лицо, волосы, бежевый спортивный костюм - все теперь на ленте, три-четыре витка. Теперь - надо показать это - появились вешки с черно-желтыми нумерованными флажками, это рубеж зоны, за которой гарантировано полное исчезновение - вот оно, вот чего ждут эти толпы - исчезновения без остатка. Где-то здесь располагался вход в укрытие для наблюдателей. Спрошенный об этом паренек на костылях охотно указал место и заковылял дальше. Затылок его между плеч, задранных костылями, спины, лица, толпы плывут в кадре, словно рыбы в аквариуме.

– Сколько там?
– буднично спросил мужик бывалого вида с обшарпанной пропитой мордой.

– Еще восемнадцать минут, если все точно по распорядку.

– Ладно, я пошел за флажками. Меня там приятель ждет - не разлей вода, дружба на всю жизнь!

– Где ждет - за флажками?

– Иди ты - за флажками!
– внезапно обиделся мужик.
– Где надо, там и ждет. Прыгай лучше в свою кастрюлю, живой труп. Тебе еще долго гнить!

Может ли оскорбить человек, который вскоре станет дымком? Толпа все гуще, сплошной гул от шагов по раскрошенной пемзе, и вот - нашелся, какое облегчение - колпак входа, весь будто окаменелый бугристый волдырь. Люк,

покрытый чудовищной окалиной, термоокно и спасительный узкий тоннель вниз, в прохладный лабиринт ходов под испытательным полем. Можно считать, что нелегкий репортаж на пленэре завершен. Пальцы на кнопки радиоключа - и будто открылся пуп земли за бугристой толщей люка - стерильная чистенькая ячейка-вход. Кое-кто из пришедших сюда глянул в эту сторону с недоумением, но большинство уже находилось далеко... Где-то затянули песню. И тут словно общий вздох прошел долиной - в вечернем зените, в густеющей голубизне обозначилась яркая точка.

– Везут! Пунктуальные на этот раз...

Это давешний бродяга-турист, он устало сбросил поклажу наземь и, сощурясь, уставился в небо. Можно взять еще несколько сцен - вот так, по пояс в укрытии, словно танкист из башни, можно всосать через объектив эти обреченные толпы, опустевшие, сразу будто ставшие одинаковыми лица, можно еще остановить кадр на подростке, глядящем в небо с истинно детским любопытством, но непобедимая жуть ерошит волосы и нужно успеть задраиться и сбежать вниз, на приличную глубину, хотя...

– К-р-р-рак!

Как? Уже? Раньше, чем намечалось? Звон в ушах, болит плечо, где камера, и что же это было? Что? Но кому интересен рухнувший внезапно на землю человек с телекамерой; все глаза - в небесах, на желтом, канареечного оттенка парашюте.

– Ах, негодяй!

Да, это он, тот самый мерзавец с рюкзаком, именно от него следовало ожидать такой гнусности - выдернуть ничего не подозревающего репортера из укрытия и спрятаться туда самому. Его рожа смутно белеет за полуметровой толщей термостекла, не поймешь, что на ней - издевка, или боль. И незачем теперь ломать ногти об шершавую корку намертво захлопнутого люка, не надо вопить, не стоит барабанить кулаками в окошко со смутно маячащим там ублюдком, хватит тщетно нажимать радиоключ... Нужно в эти две минуты, пока будет еще опускаться парашютик, успеть пройти все то, что согнало сюда это людское море, - и смириться.

А потому - полная воля на эти две минуты! Шлем в сторону, перчатки долой. Телекамеру за ремень - и вдрызг об валун (жаль, правда, запись, хороший мог получиться репортаж). Комбинезон - вжик вдоль живота - упал за спиною тяжкими складками, в светлом бельишке, легкий, выбрасываешься на осенний ветерок, как в детстве - кожа в пупырышках, зябко, и будто перед прыжком с обрыва в реку, куда подбегаешь как бы помимо своей воли, с предвкушением ледяного ожога...

Он расставил руки, будто собираясь взлететь.

МЕНЮ СТОЛОВОЙ ЭВАКОПУНКТА

Аспарагус железистый - 3.70

Икра многоразового употребления - 0.16

Эмбрионы заливные сх - 4.18

Хлопья кактусовые в соусе "индиго" - 0.93

Седло гамадрила - 5.60

Отбивная из вырезки (самонарастающей) - 9.04

Салат-каналья - 1.12

Пиво "Цусима", 0,33 л - 2.45

ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ

Мне думается, все знают этот тип деятеля, начальничка средней руки, что с первыми лучами солнца уже вовсю озабоченно снуют из кабинета в кабинет, с завода в райком, а то и вовсе из города в село, на задрипанном брезентовом вездеходе по буеракам нашей действительности - с неизменной папочкой в руках, такие вот безликие (они и в самом деле лишены физиономии), - агенты державы, ее, так сказать, датчики. И где они берут эти макинтоши, чуть ли не хрущевского кроя, откуда эти шляпы ведром, как у бюрократа из "Волги-Волги" - неразгаданная тайна. Будто орден меченосцев поклялся в веках выдерживать бессмертный закон, срисованный с верховного узурпатора! Так что, когда в селе появляется такой вот представитель, его уже ни с кем не спутать.