Мигранты

Филимонов Евгений

В частности, откуда взялась столешница, в которую он вцепился смаху, в момент проваливания - ведь сперва показалось, что они ухнули в какую-то шахту под брусчаткой и камнем летят ко дну, в кромешной тьме, в куче хлама и обломков - когда вдруг его на какой-то миг вытолкнуло из этой шахтной черноты, и в ошеломленном сознании запечатлелись громады сизых туч, а в просветах - кварталы уходящего вниз, убывающего, уменьшающегося города. И снова - совершенно однородная, непроницаемая толща тумана, и в ней как-то захребетно это ощутилось - кружило его, закручивало по гигантской дуге, так, что дух спирало и не было сил даже заорать. Шкляр перевалился набок на своей столешнице (она дрожала и гудела от напора

воздуха, словно бубен), и, вцепившись в ее края, будто распятый, несся в этой тьме, среди адских завихрений, то швырявших в неисповедимые низины, то опять взметавших его вверх, подобно камню из пращи. К тому моменту до Шкляра дошло, что их захватил вихрь, смерч, они попали в смерч.

Меж тем постепенно светлело и развиднялось вокруг, и тут лишь выяснилось, каким бешеным движением был Шкляр окружен и заверчен. И удивительно в этот момент - ужас и чувство неминучей гибели сразу как-то улетучилось.
– Покой, - сказал он сам себе, хотя все вокруг, повторяю, неистовствовало. Облачные массы, скручиваясь в жгуты, завивались вверх, где в зените редкие облачка, сбившись в кучку, вертелись грациозно, мирно, словно пенка в кофейной чашке. Но вот, вылетев на периферию, они (Шкляр и столешница), оказались под темно-синим чистым небесным куполом, высоко над облачным морем. "Сейчас замерзну насквозь, за считанные секунды, - подумал он, - и оземь грохнется мертвая ледяная глыба. Самый, вроде, безболезненный переход в тот мир (это Шкляр соображал насчет замерзнуть), но никогда не думалось, что так... своеобычно, что ли". Но холода не ощущалось, чувствовалась чуть ли не жара, как из духовки, этот смерч, видать, захватил гигантские объемы нагретого воздуха. Шкляр мчал на своем плотике-доске по направлению к заходящему солнцу, но его все время сносило к центру тайфуна, к пресловутому "глазу бури"; спустя некоторое время Шкляр понял, что описывает гигантскую спираль, радиусом в десятки километров. Розовые закатные громады вспучивались там и сям, творили все новый небесный ландшафт.

"Здесь должны водиться ангелы", - подумалось. Он взглянул вниз, в блеклую темень облачности, объявшей все под доскою, уходившей за горизонт, и лишь теперь заметил, сколько разного добра вознеслось в небеса с этим вихрем - прямо таки целые реки и скопления всякого скарба проносились под ним, от цветных полотнищ рваных очертаний до шкафов и диванов, издали, вроде, неповрежденных, но при ближайшем рассмотрении искореженных до неузнаваемости. Масса побитых мелких предметов, неопределимых издали. И, как венец всего, подобная гигантской летучей мыши, кружила над тучами огромная железная кровля, вместе со всем своим стропильным остовом. Там, похоже, копошились люди.

– Эй! Э-э-э-э-э-й!
– послышалось Шкляру.

Кто мог тут кричать? Он глянул туда-сюда и заметил вдали трепыхавшийся зеленый лоскут, в котором с большим трудом признал жену. Жена? Он начисто забыл о ней с момента катастрофы, и теперь с изумлением, будто заново узнавая, смотрел, как она стремительно приближается к нему по пологой дуге, сноровисто пользуясь распяленным подолом, работая руками (мы, так уж повелось, обречены на какую-то роковую смехотворность в самых страшных обстоятельствах).

– Уф-ф...

Она, наконец, ухватилась за край столешницы и подтянулась. Воздушное течение занесло ей ноги вбок, и Шкляр, поймав жену за локоть, с трудом втащил ее наверх. Столешница накренилась; видимо, ее аэродинамика не рассчитана была на двойной вес. Надо же - совершенно забыл о жене! А бедняга, видать, за эти считанные минуты (Шкляр глянул на часы и отметил, что прошло уже никак не меньше двадцати минут) и вовсе сдвинулась - на ее простоватом, обычно вяло-безучастном лице сейчас полыхал красными пятнами

экстаз.

– Вот это да! Вот так влетели!

Шкляр глянул на жену с опаской.

– Рита! Что с тобой? Мы сейчас разобьемся, ты это знаешь?

– А-а, чепуха... Какая красота, посмотри только!

– Рита... а дети?

Рита глянула мельком, и Шкляр понял, что это не безумие, а просто, может быть, какая-то конечная стадия просветления, в которой такие вопросы уже не важны. Ветер начал спадать, и они явственно подались вниз.

– Вить, как мы жили?
– вдруг спокойно спросила жена. От ее недавней экзальтации и следа не осталось. Шкляр немного подумал.

– Неважно, - признался он наконец.

– Вить, а мы виноваты?

– Не знаю... В чем-то, наверное, да.

– А что с нами будет?

Шкляр снова изумился - что за вопрос, но тут же до него дошел смысл. И все же он попытался увернуться.

– Ну... шансов мало. Километров десять, как-никак.

– Я не об этом, - со скрытой страстью прервала жена.
– С меня хватит тридцати метров. Я о том, что дальше?

"Боже, если б я знал", - подумал Шкляр. В облачных просветах под ними сверкнуло.
– Внизу море, - сказал он вслух.

– Так что же?
– не отставала жена. Вдруг резко полоснуло холодом; они явно выходили из круга теплого воздушного выброса.

– Ну, откуда мне знать...

– Ты всегда был у нас самый...
– жена искала слово и не заметила обмолвки "был", - осведомленный. Вить, для чего все было?

– Ах, оставь! Почем я знаю...

– Сейчас, наверное, все выяснится, - с надеждой сказала жена. Шкляр же лишь крепче вцепился в кромки снижающейся, почти пикирующей столешницы. Он подумал, что за жизнь свою столько раз оказывался в таких вот страшных и, вместе с тем, унизительных позициях; нынешняя, пожалуй, еще не худшая. Распятый на доске, с безумной женою в изножьи, Шкляр стремительно влетел в пурпурную тучу, горой высившуюся над облачной пустыней. Внутри шел теплый ливень. Шкляр подставил ладонь и оплеснул лицо.

– Все будет хорошо, Рита, - сказал он жене, - все самое плохое уже позади.

ИЗ ПРОТОКОЛА ОПОЗНАНИЯ

...Неизвестный, по свидетельству фарцовщика Бугаева П.С., имевшего с ним постоянный контакт на почве мелкой перепродажи, рассказал однажды, что еще во время оккупации, будучи в критических обстоятельствах, срочно сжег свою униформу и документы (неясно, советские, или аусвайс, равно как и форма). Для большей надежности, видимо, опасаясь пыток в случае поимки, неизвестный обратился к гипнотизеру, который за небольшую плату (ведро картошки) вытеснил из памяти неизвестного всю его биографию, предшествующую сожжению документов. Таким образом, этот человек с практически чистым сознанием начал новую жизнь безо всякого официального укоренения.

Бугаев П.С. показал, что неизвестный никогда и не стремится к получению какого-то другого удостоверения личности, или же узаконенного места жительства, он избрал бродячий образ жизни, поскольку был для этого достаточно умел и экипирован. Необычность этого бомжа, по его собственному признанию, была в том, что после акта сожжения бумаг у него будто оборвался внутренний временной фактор; возраст его как-бы стабилизировался. Свидетель Бугаев сам признает, что неизвестному на вид всегда было лет 45; свидетель познакомился с ним, занявшись спекуляцией в сравнительно молодом возрасте, затем, в результате естественного взросления Бугаева, они как бы стали ровесниками, а спустя некоторое время свидетель ощутил себя уже значительно старше неизвестного. Занятый всегдашними проблемами перепродажи, Бугаев не обращал особого внимания на такие качества коллеги, хотя тот время от времени похвалялся своим здоровьем.