Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.
Шрифт:
B. Казначеев:
— Горбачёв делал резкие, отчаянные шаги, однако страсть к мелким интригам вместо конкретных дел подвела его. Вместо того, чтобы заняться экономикой, он затевает истерическую кампанию, нацеленную на дискредитацию Черненко как идеолога и политика. Местом действия была выбрана Молдавия, республика, в некотором смысле связанная с именем Черненко, — он работал там в своё время вместе с Брежневым. Безусловно, с Молдавией у Черненко сохранились самые тесные связи, но крепкого компромата Горбачёву найти не удалось. Комиссия выявила некоторые нарушения, последовала истеричная, в духе Горбачёва разборка. И хотя в бытность свою на Ставрополье он наезжал в Молдавию перенимать опыт работы в республике, рассказывая впоследствии о блестящих достижениях молдаван, теперь ситуация изменилась… Клеймилось позором всё скопом. Все республиканские структуры были уличены в недостаточной работе по росту производительности труда, по утверждению подлинного партийного, делового стиля, по нацеленности на решение
Вторым подобным выпадом явилась разгромная критика некоторых министерств. Это был «подкоп» под Тихонова. Однако вопреки ожиданиям Михаила Сергеевича, привыкшего к лёгким победам, достигавшимся, как правило, за счёт других, все эти действия не привели ни к каким конкретным последствиям. Результат был нулевой. Выпустив весь пар, Горбачёв метался от одного члена Политбюро к другому, ища поддержки. Он как-то внезапно сник. Черненко же, напротив, выглядел бодрым. Ему удавалось всё: уйти самому и, главное, вывести из-под «обстрела» горбачёвской критики всех своих подопечных. К тому же стало ясно, что Горбачёв более ни на что не способен. Так, собственно, и было на самом деле. Горбачёв был искусным интриганом, но его уязвимым местом, его ахиллесовой пятой были болезненная мелочность и склочность. В политических баталиях он всегда стремился встать над враждующими, а к концу схватки, когда уже видно, кто кого, выступить на стороне победителя. Его главная политическая доктрина: вовремя поставить на нужную лошадь, которая приведёт к победе. Когда же Михаил Сергеевич впервые остался почти один на один с сильным противником, то оказался беспомощным, бессильным. Горбачёв не был способен пойти ва-банк, для этого у него не хватило бы ни смелости, ни ума. Он являлся выходцем из партийно-номенклатурной системы, которая, увы, не воспитывала революционеров, она в изобилии штамповала царедворцев и бюрократов, вернее, создавала для них все условия.
В. Болдин:
— Он сильно грешил на помощников Константина Устиновича и никому из них не простил переживаний тех дней, изгнав впоследствии их из аппарата ЦК КПСС или задвинув на второстепенные роли. Объектом большой неприязни оставался помощник Ю.В. Андропова и К.У. Черненко А.И. Вольский, которого М.С. Горбачёв, видимо, не решаясь изгнать, держал в «чёрном теле». На заседаниях Политбюро ЦК, совещаниях в унизительном тоне критиковал его, месяцами не принимал по важным вопросам, посылал в горячие точки страны в надежде на провал его миссии. Думаю, всё это видел А.И. Вольский и смог составить о Горбачёве мнение, основанное на личном опыте. Отказывая А.И. Вольскому в приёме, не давая возможности уйти в отпуск в период его работы в Карабахе, Горбачёв делал это в грубой, порой оскорбительной форме. И мне не раз приходилось сглаживать его оценки деятельности Аркадия Ивановича и причины отказов в просьбах.
Из дневника В.И. Воротникова:
« 5 февраля 1986 г.Кремль. До заседания Политбюро. В «Ореховой комнате» Горбачёв возмущался тем, что некоторые помощники воздействовали и на К.У. Черненко. Болезнь развила у него мнительность, ему подбрасывали сплетни. А ведь мы делали всё, чтобы честно рассматривать и решать проблемы. Готовили материалы на Политбюро. О председательстве я узнавал иногда за 15 минут до начала заседания. Все переживали. Вот вместе с Виталием Ивановичем ходили по моему кабинету и обсуждали, как быть. Но выдержали, успокоились. Все так работали.
Потом Горбачёв обратился к публикации А. Бовина в журнале «Новое время» (редактор В. Игнатенко) «Л.И. Брежнев. При жизни памятник». Поднял всё. Разные пакости. А ведь сам Бовин был основным составителем речей и книг Брежнева. Ведь он пользовался покровительством Леонида Ильича. Допускал всяческие выходки, будучи в подпитии. Вообще, институт помощников пользовался попустительством генсека. Александров-Агентов командовал, запретить или нет фильм, менторски указывал всем, в том числе и секретарям ЦК. Голиков пьянствовал, аморально вёл себя».
Остаётся восхититься непревзойдённым чутьём Бовина и Игнатенко: в начале 1986 года публичной критики Брежнева ещё не было, именно они открыли эру очернения деятеля, которому ещё недавно истово служили. Игнатенко получил Ленинскую премию за создание кинофильма «Повесть о коммунисте», в котором превозносились заслуги Леонида Ильича, и Брежнев взял его в аппарат ЦК. Горбачёв удалил Игнатенко из ЦК КПСС за близость к Брежневу, но непотопляемый Виталий Никитич мгновенно перестроился, предавая анафеме бывшего хозяина. Даже Горбачёв, прочитав статью в «Новом времени», которым руководил удалённый из ЦК Игнатенко, возмутился чёрной неблагодарностью. Впрочем, это не помешало Михаилу Сергеевичу вскоре назначить Игнатенко своим пресс-секретарём.
В.А. Медведев:
— Приход к руководству Черненко после быстрой кончины Андропова с нескрываемой радостью и оживлением восприняли те силы в партии, которые были взращены в брежневские времена. Это вполне устраивало когорту престарелых руководителей, возглавлявших региональные и ведомственные
Все, правда, понимали, что дни Черненко сочтены, но может быть, слишком далеко не заглядывали вперёд и молчаливо исходили из того, что на смену Черненко придёт примерно такой же руководитель. Острословы приписывали правящей геронтократии девиз — «умрём все генеральными секретарями».
В этой обстановке к Горбачёву со стороны его коллег по Политбюро сложилось настороженное отношение, ибо чувствовалось, что он, пожалуй, единственный из них, кто не захочет мириться с сохранением вотчин и зон, свободных от критики, атмосферой застойности при внешнем благополучии. К тому же, безусловно, Андропов ему доверял, поддерживал и выдвигал его, при Андропове фактически Горбачёв вёл многие дела.
Е. Чазов:
— В феврале 1984 года на Пленуме ЦК, как всегда единогласно, Генеральным секретарём был избран Черненко. Вместе со всеми голосовал и я. Думаю, что впервые голосовал вопреки своему мнению и своим убеждениям и поэтому мучительно переживал свою, в худшем понимании этого слова, «интеллигентность», а может быть, и трусость. Всё-таки почему на Пленуме ЦК я не встал и не сказал, что Черненко тяжело болен и не сможет работать в полную силу, да и век его, как Генерального секретаря, будет недолог? Меня сдерживали не политические мотивы, как Устинова или Тихонова, не опасения, что во главе партии станет не Горбачёв, а Громыко, а именно наша русская «интеллигентная скромность», если так можно назвать это состояние. Да, с позиции политического и общественного деятеля я должен был это сделать. А с позиций врача и просто человека, хорошо знающего Черненко, находившегося с ним в добрых отношениях, вправе ли я был пренебречь клятвой Гиппократа и выдать самое сокровенное моего больного — состояние его здоровья? Тем более что у нас нет никаких правил или законов, касающихся гласности этого вопроса. Да и вообще, как я буду смотреть в глаза сидящему здесь же в зале Черненко, говоря о том, что его болезнь неизлечима и её прогноз очень плохой. Он знает о тяжести болезни, мы предупредили его о том, что он должен ограничить свою активность. И его долг — отказаться от этой должности.
И ещё. Весь состав Политбюро знал о состоянии здоровья Черненко. Но никто из его членов не решился по-товарищески рекомендовать ему воздержаться от выдвижения на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Никто даже не задал вопроса о его самочувствии. Я, как и весь состав ЦК, считал, что, предлагая Пленуму кандидатуру Черненко, Политбюро взвесило все «за» и «против», трезво оценило всю ситуацию, связанную с его избранием. Хотя многое говорило о том, что в те времена принципиальные вопросы в Политбюро решались не всем его составом, а узкой группой старейших его членов, которые навязывали своё решение всем остальным.
На второй день мы, как обычно, были на даче Черненко. Дом старой постройки с большими комнатами, высокими потолками, несколько мрачноватый внутри, хотя мрачность и пытались несколько скрасить картинами талантливого художника Б.В. Щербакова, стоял в живописном месте на берегу Москвы-реки. До Черненко в этом доме жил Хрущёв, а после него — Подгорный. Мы довольно долго ждали возвращения Черненко с работы. Он приехал позднее, чем обещал, на пределе своих физических возможностей — бледный, с синими губами, задыхающийся даже при обычной ходьбе. Первое, что я ему сказал, войдя в спальню, где он нас ожидал: «Так вам в вашем состоянии работать нельзя. Вы себя губите. И зачем вы согласились занять эту тяжелейшую должность?» «Конечно, мне нелегко, — отвечал Черненко, — но товарищи настояли на моём избрании и мне отказаться было невозможно». Опять те же стереотипные ссылки на «товарищей», которые я уже слышал и от Брежнева, и от Андропова. Ссылки, которыми прикрывалась жажда власти и политические амбиции.
Надо сказать, что в первое время Черненко пытался продолжать курс, определённый Андроповым. Но мягкий, нерешительный и осторожный Черненко не мог противостоять ни Громыко, ни Устинову, ни Тихонову. Он не спешил, в отличие от Андропова, как можно быстрее утвердить себя лидером страны. Председателем Президиума Верховного Совета СССР он стал только через два месяца.
Встав во главе партии и государства, Черненко честно пытался выполнять роль лидера страны. Но это ему было не дано — и в силу отсутствия соответствующего таланта, широты знаний и взглядов, и в силу его характера. Но самое главное — это был тяжелобольной человек. С каждым днём его заболевание прогрессировало— нарастали склеротические изменения в лёгких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счёт появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Всё это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты. Мне было жалко Черненко. Добрый и мягкий человек, он попал в мясорубку политической борьбы и политических страстей, которые с каждым днём «добивали» его. Мы видели, с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он всё чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят — с врачами, процедурами и т.д.