Михаил Орлов
Шрифт:
Дорога до деревни Рыконты, где русские парламентёры были остановлены неприятельскими разъездами, заняла чуть более трёх часов. Французские офицеры встретили их с достаточно дружелюбным любопытством и без промедления препроводили к неаполитанскому королю — маршалу Мюрату, а затем — к маршалу Даву, герцогу Ауэрштедтскому, князю Экмюльскому.
«Первый из них обошёлся с Балашовым вежливо, но последний принял его гордо, и настоятельно требовал, чтобы письмо было отдано ему. На возражения Балашова, что он имеет поручение вручить письмо лично Наполеону, Даву отвечал: “Не забудьте, что не вы здесь распоряжаетесь; я также имею приказания”. Требование Даву было исполнено. Письмо тотчас отправили к Наполеону, а Балашова Даву оставил в своей корпусной квартире,
Речь французского императора была путана, противоречива и сбивчива. Бонапарту одновременно хотелось многого: показать Европе, что устрашённый русский царь шлёт к нему на поклон своих министров; убедить Балашова в том, что истинной причиной войны стало коварство Александра I, а он, Наполеон, при соблюдении соответствующих условий готов вывести свои войска за Неман; к тому же ему очень хотелось выяснить намерения русских и их готовность уступить… Вот почему Наполеон клялся в миролюбии и тут же угрожал, хвалился неисчислимой силой своего воинства и одновременно расточал комплименты в адрес царя, грозился напрочь перекроить карту Европы, но уверял, что к этому вынуждают его провокационные действия европейских монархов…
Наполеон говорил с увлечением:
«И теперь есть ещё время примириться; начните переговоры с Лористоном [84] ; пригласите его в вашу главную квартиру, или отправьте к нему в Петербург Канцлера. Между тем мы заключим перемирие, но ни в каком случае не отступлю я из Вильны. Не затем перешёл я Неман, чтобы возвратиться за него, не поставив на своём» {122} .
Император говорил и говорил, стараясь, кажется, убедить в справедливости своих слов не столько русского генерала, сколько самого себя, говорил много, не давая собеседнику возразить…
84
Жак Александр Бернар Ло де Лористон (1768–1828) — дивизионный генерал, посол в Петербурге в 1811–1812 годах. Маркиз (1817), маршал Франции (1823), министр королевского двора (1820–1824), с 1824 года — государственный министр и обер-егермейстер.
Потом последовало любезное приглашение на обед в тесном придворном кругу: маршал Бертье, начальник Генерального штаба «Великой армии», и маршал Бессьер, командовавший гвардейской кавалерией, обер-шталмейстер двора дивизионный генерал граф Арман де Коленкур, недавний посол Франции в России. Желая выказать себя любезным хозяином, император с подчёркнутым интересом выспрашивал своего нечаянного гостя о его Отечестве, словно бы не понимая, насколько двусмысленно звучат эти его кажущиеся простодушными вопросы.
«Между прочими разговорами, Наполеон расспрашивал Балашова о Москве, о её населении, о числе домов и церквей, и, узнав о множестве последних, выразил своё удивление, что их ещё может быть столько в такое время, когда так сильно поколебалось уважение к вере. “Не везде, — отвечал Балашов. — Может быть, оно ослабело во Франции и Германии; но в Испании и у нас, в России, оно ещё во всей силе”. После того, на вопрос Наполеона: которая из дорог на Москву есть удобнейшая, он отвечал: “Это зависит от выбора; Карл XII избрал для себя путь через Полтаву”. Эти два ответа, сказанные Наполеону, как говорится, в лицо, и напоминавшие ему собственные его неудачи в Испании и
С таким утверждением, однако, согласны не все. В частности, граф Толстой — так сказать, наша «энциклопедия 1812 года», — предлагает свою версию развития событий:
«— Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, — сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашов почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
— У каждой страны свои нравы, — сказал он.
— Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, — сказал Наполеон.
— Прошу извинения у вашего величества, — сказал Балашов, — кроме России, есть ещё Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашова, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценён впоследствии, по рассказам Балашова, при дворе императора Александра и очень мало был оценён теперь, за обедом Наполеона, и прошёл незаметно»{124}.
Великий русский писатель имеет право на свою точку зрения — и данная оценка событий просто подходит под концепцию Льва Николаевича. Хотя сомнительно, чтоб французы не заметили балашовского «подкола» относительно Испании, да и про Полтаву они, видимо, тоже слыхали…
Но возвратимся от версий к реальным событиям… И тут читатель вправе спросить: «А что же наш Орлов? Он-то куда делся, чего поделывал?» Да никуда не делся и в принципе ничего не делал! Лично встречаться с Наполеоном ему пока ещё не довелось — хотя встреча эта была уже не за горами, и потому он оставался во французском авангарде, которым командовал маршал Даву.
Как мы сказали, генерал-лейтенант Балашов провёл здесь два дня, словно бы под арестом, сидя в окружённом часовыми доме. Но так как этим самым часовым был отдан строгий приказ: «Русского генерала никуда не выпускать!», — то они и выполняли его буквально, сосредоточив всё своё внимание на Балашове, потому как о такой «мелочи», как русский поручик, никто, разумеется, ничего говорить не стал — и никто не стеснял Орлова в его разумных передвижениях. Сказано «разумных» потому, что Михаил не лез на глаза начальству и не появлялся там, где было нельзя, — иначе и ему пришлось бы сидеть под замком, а так он имел полнейшую свободу наблюдать за всем происходящим вокруг.
Мы помним, что он не впервые оказался в расположении наполеоновских войск: во время переговоров в Тильзите Орлов не раз приезжал в Главную квартиру французов, где имел возможность основательно изучить их порядки и военные нравы. Разумеется, весьма интересно было сравнивать увиденное сейчас и замеченное ранее… Так что когда Балашов убыл к Наполеону, Михаил, оставшись один, не слишком расстроился: к этому времени у него уже появилось немало знакомых среди французских и польских офицеров, с которыми он, любезный и остроумный собеседник, великолепно владевший несколькими иностранными языками, мог разговаривать часами…
К тому же маршал Даву проявил любезность, и поручик Орлов был приглашён отобедать за его большим столом. Разумеется, он сидел достаточно далеко от герцога и вёл разговор с ближайшими соседями. Так как отношения между русскими и французами давно уже были весьма натянутыми, то застольный разговор почти сразу превратился в откровенную пикировку, когда собеседники — или противники — старались как можно язвительнее задеть самолюбие друг друга. Разговор происходил примерно так:
— Вы же не можете отрицать, что La Grande Arm'ee [85] — лучшая в Европе? — с горячностью говорил сидящий напротив Орлова адъютант.
85
Великая армия (фр.).