Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
Вряд ли кому-нибудь из писателей приходилось получать столько писем с пожеланиями относительно того или иного завершения судьбы его героев, как Шолохову. Это объясняется, во-первых, силой самого романа, во-вторых, тем, что работа над ним растянулась на годы, и, в-третьих, тем, что нигде в мире писатель не ощущает столь полно ответственности перед читателями за путь своего героя, как у нас.
Одни требовали, чтобы автор сделал Григория коммунистом; другие, наоборот, считали, что слишком велик груз за плечами Григория, груз его активной вооруженной борьбы против Советской власти; третьи предлагали такой вариант: Григорий ведет в атаку буденновский эскадрон и гибнет в бою… Вариантов было очень много.
И вот восьмая часть «Тихого Дона» написана. Роман закончен.
Эта книга – подлинная трагедия.
Те читатели, которые ожидали счастливого конца, ошиблись. Но ошиблись и все.
Конец
Судьба Григория оказалась тяжелой и мрачной.
Первое ощущение после того, как прочтешь эту книгу, – ощущение большого потрясения. И к этому примешивается осадок горечи.
Почему все так произошло?
«…Все это было не так-то просто. Вся жизнь оказалась вовсе не такой простой, какой она представлялась ему недавно. В глупой, ребячьей наивности он предполагал, что достаточно вернуться домой, сменить шинель на зипун, и все пойдет, как по писаному: никто ему слова не скажет, никто само собой, и будет он жить да поживать мирным хлеборобом и примерным семьянином. Нет, не так это просто выглядит на самом деле».
Мы испытываем нечто похожее на ощущение детей, впервые видящих смерть, Григорий умирает в этой книге, хотя он остается в живых до последней страницы. Он умирает на наших глазах.
Нам хотелось бы, чтоб все сложилось по-иному. Это – детское чувство, вызванное тем, что автор сумел покоряюще ярко описать жизнь Григория и Аксиньи и сделать их судьбу такой близкой читателю. Мне пришлось слышать такой отзыв об этой книге. Когда я спросил, после того как человек только что прочел рукопись: «Ну что?» – он ответил: «Ну что же скажешь… Такое чувство, будто в своей семье что-то случилось…»
Что же привело к такому концу?
Григорий, полностью и окончательно разочаровавшийся в белом движении, сражается в буденновской коннице на польском фронте. Сражается горячо, со всей своей страстью. В этот момент он вновь оказывается выразителем чувств и воли средней массы донского казачества, хлынувшего в ряды Красной Армии и соединившего свою судьбу с судьбой Советской власти. Казалось бы, развитие образа закончено. Но автор неоднократно и в книге, и в своих публичных выступлениях подчеркивал, что в судьбе Григория очень много индивидуального. И это индивидуальное под конец отрывает Григория от народа. Его метания продолжаются еще тогда, когда народ уже нашел свой путь.
Видя настороженное отношение к себе – как к бывшему повстанческому офицеру – со стороны комиссара и коммунистов эскадрона, Григорий со злобным удовлетворением принимает свою демобилизацию: «И лучше, что меня демобилизовали. Всё к концу ближе», – говорит он, делясь с Прохором Зыковым своими самыми сокровенными думами и не отрицая, что ему «конешно, надо бы в Красной Армии быть до конца. Может, тогда и обошлось бы для меня все по-хорошему». Однако и будучи демобилизован, он возвращается в хутор с мирными, хотя и наивными намерениями и стремлениями. «…И в армии, и всю дорогу думал, как буду возле земли жить, отдохну в семье от всей этой чертовщины. Шутка дело – восьмой год с коня не слазил! Во сне, и то чуть не каждую ночь вся эта красота снится: то ты убиваешь, то тебя убивают…» В хуторе обстановка оказывается гораздо более сложной. Гражданская война вовсе еще не утихла. Страсти еще накалены. С одной стороны, Михаил Кошевой, бывший друг Григория, встречает его как возможного и вероятного врага, он говорит, что не все прощается и не все старое забывается, «нашей крови он пролил немало. Ишо примерить надо, чья кровь переважит…»; Кошевой требует, чтобы Григорий, как бывший офицер, немедленно явился в ЧК на регистрацию. От своей сестры Дуняшки, жены Кошевого, Григорий узнает, что Мишка ожидает ареста, а то даже и расстрела Григория. С другой стороны, Григория мутят, тянут на восстание бывшие его однополчане из зажиточных казаков, которые были недовольны продразверсткой, и из числа тех, которым вообще с советской властью было «не по пути». Наиболее активным из них оказывается Яков Фомин, возглавивший банду, восставшую против советской власти. Узнав о волнениях в округе, Григорий воспринимает это как плохую весть. Он и без того боится сурового возмездия за свои преступления против советской власти, а столь напряженная обстановка еще более осложнит его положение. Предупрежденный Дуняшкой о том, что Михаил настаивает на его аресте, он скрывается из хутора. Его захватывают фоминовцы, и он, не видя для себя верного пути, вступает в банду – с отвращением, идя на это как на самоубийство, хотя и сохраняет мечту о том, что возьмет Аксинью и уйдет с ней на Кубань, будет вести мирную жизнь,
Последние страницы – окончание пути Григория, резко изменившегося, не такого, каким мы его знали, за которого волновались, Григория сломленного, вызывающего скорее даже не сочувствие, а жалость и осуждение. «Он утратил со смертью Аксиньи и разум и былую смелость». «Все отняла у него, все порушила безжалостная смерть. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и других…»
Однако кончается и это. Тоска по детям, по родному хутору не дает ему оставаться среди дезертиров, с которыми он скрывался в лесу, «.. ночами тоска воспоминаний одолевала его»… «Походить бы ишо раз по родимым местам, покрасоваться на детишек, а тогда можно бы и помирать»… Не дожидаясь амнистии, которая предвиделась к 1 мая, он идет домой. На минуту встают в памяти черты прежнего, нетерпеливого, горячего Григория, который говорил, что ждать да догонять – самое постылое дело. Возвращаясь в хутор, Григорий бросает все свое оружие в Дон. Он идет сдаваться.
Финальный эпизод – встреча с сыном – достойное завершение замечательной книги, написанной со все нарастающим и нарастающим творческим подъемом и поражающим мастерством.
Однако многие зададут себе вопрос: что же все-таки оттолкнуло Григория от советской жизни? Не было ли у него настроений, близких к настроению белого казачества, не остался ли он беляком, уже придя к красным?
«– … думает, что такой уж я белым приверженный, что и жить без них не могу. Хреновина! Я им приверженный, как же! Недавно, когда подступили к Крыму, довелось цокнуться с корниловским офицером – полковничек такой, шустрый, усики подбритые по-англицки, под ноздрями две полоски, как сопли, – так я его с таким усердием навернул, ажник сердце взыграло! Полголовы вместе с половиной фуражки осталось на бедном полковничке… и белая офицерская кокарда улетела… Вот и вся моя приверженность».
Григорий говорит это вполне искренно. Он попросту от одних отстал и к другим не пристал. Народ ушел вперед, а Григорий слишком долго проколебался. Он остался одиночкой и, по существу, умер. От командира красного эскадрона до главаря бандитской шайки, беглеца в числе пяти уцелевших от разгрома банды дезертиров – таков печальный путь Григория в VIII части книги до момента его сдачи советской власти.
Он оказался не в силах выпутаться из переплета сословных предрассудков, которые веками культивировал царизм в казачестве. По своему существу Григорий мог бы быть нашим человеком, но он безнадежно запутался. Трагический смысл книги, мне кажется, в этом. Слишком сложны оказались для него противоречия и связи, из которых он не нашел выхода – выхода, который спас бы его. В этом состоит то, что назвали бы в эстетике его «трагической виной», обусловившей трагическую развязку.
Интересны в этом плане его собственные тяжелые размышления в разговоре с Кошевым: «– Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием. – Не я им закручивал, я был командиром дивизии. – А это мало? – Мало или много – не в том дело… Ежели б тогда на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании. – Не был бы ты офицером, никто б тебя не трогал. – Ежели б меня не брали на службу, не был бы и офицером… Ну, это длинная песня! – И длинная, и поганая песня. – Зараз ее не перепевать, опаздано». И – опять-таки в разговоре с Прохором Зыковым: – «…я с семнадцатого года хожу по вилюжкам, как пьяный качаюсь… От белых отбился, к красным не пристал, так и плаваю, как навоз в проруби».
Он сам сознает, что оторвался от массы казачества, от народа, который уже целиком стал на сторону советской власти. Это показано в ярком сне Григория.
«…Григорий видел во сне широкую степь, развернутый, приготовившийся к атаке полк. Уже, откуда-то издалека, неслось протяжное: «Эска-дро-о-он…», – когда он вспомнил, что у седла отпущены подпруги. С силой ступил на левое стремя, – седло поползло под ним… Охваченный стыдом и ужасом, он прыгнул с коня, чтоб затянуть подпруги, и в это время услышал мгновенно возникший и уже стремительно удаляющийся грохот конских копыт. Полк пошел в атаку без него…»