Михаил Тверской: Крыло голубиное
Шрифт:
За лавками возле столов, выставленных в больших горных сенях буквицей «паки», зашумели, задвигались, потянулись к братинам с медами и разными винами, девки да виночерпии засуетились, забегали, оживляя стол новыми сосудами и блюдами с яствами.
Наконец полные чаши заплескались в руках, теряя изрядные капли, и ближние бояре да окольные, собравшиеся в этот праздничный день у князя, закричали славу и здравицы Михаилу Ярославичу, княгине. Анне и новокрещеному их сыну младенцу Василию. Правда, Василий того не ведал, а спал покуда праведным сном в плетенной из лыка зыбке, оберегаемый от залетных мух заботливой молодой и грудастой мамкой. Однако славу кричали так долго и громко, что ближним ответили дальние, а дальних
От медуш и бретьяниц [79] катили новые бочки, от поварен взамен опустелым тащили дымные, парные котлы с разваристым мясом и кашами.
А там грянули накрачеи в бубны, на разные лады задудели в рожки да свирельки трубники, заиграли девки песни, завел игру высокий и чистый, будто белая голубица на синем небе, бабий голос:
Окол города, окол города Ходит княжев сын, ходит княжев сын… Кичи, гуси, домой, Кичи, лебеди, домой, Со ржавенки, Со болотники, Со свежие воды, Со Тверды со реки, Этот наш, этот наш, Этот наш гусенок. Гусь серенькой, Гусь беленькой…79
То есть от хранилищ пивных и съестных припасов.
Грустно, надрывно летят голоса молодух. Но здесь вперебив наступают на девок парни:
Наваримте, братцы, пива На целую нидилю, Лели, лели, лели, лели, лели…«Лели, лели, лели…» — хотел бы петь и князь пустые, привязчивые слова, но он лишь едва заметно улыбается, пощипывает губами мягкий темно-ржаной ус, да вдруг ненароком накроет своей рукой послушную руку Анны. Анна на него и не взглянет, а, напротив, смущенно опустит глаза и зардеется скулами, как румянцем спелое яблоко. Кожа у нее на запястье суха, шелковиста, а ладонь потайна, горяча, когда в ответ на его тихую ласку внезапно Анна ловит его пальцы в сомкнутый кулачок.
Тесаное дерево, из которого срублен наново Князев дворец, все еще хранит в себе крепкий смоляной дух, хоть искусные древоделы и морили его, и сушили, и выдерживали, как положено. Да ради одного того духа и срубил себе князь взамен сгоревшего опять деревянный дворец, а не каменный, как советовали ему бояре. Что проку в камне — только что не горит. Однако не станет на то Его воли, и в камне не упасешься… Много есть Божьих чудес на свете: бывает, что и на одной улице во время пожара каменная церковь дотла выгорает, а деревянная жива остается. На людской век и дерева хватит, и деревянным смолистым духом дышать и не надышаться. И каждая плаха, попробуй тронь, поет по-своему.
«Эх, лели, лели, лели…»
Всякий в жизни бывает счастлив. Только не всякому Господь дает счастье свое сейчас узнать, как раз в тот миг, когда оно и приходит. Иной проморгнет его, иной не заметит, а как спохватится — уж нет его, будто и вовсе не было. Чаще-то человек счастья не видит, но вспоминает о нем спустя годы, в лихую минуту или уж вовсе
Ныне Михаил Ярославич был счастлив. Не испитые меды туманили глаза Михаила, но сладкая горечь пронзительного понимания своего счастливого мига…
Даже пожар тот вспоминался сегодня не бедой, не тем, что унес жизни привычных, милых людей и бессчетное тверское богатство: золото, серебро, каменья, иконы, писаные книги, меха, — одним словом, то, что определяет величие князя и благоденствие его подданных, но тем, что вопреки всему и он, и Аннушка, и первенец их Дмитрий, которого жена носила еще в утробе, единой Божией волей и милостью остались спасены для нужной жизни. Да разве это не счастье?..
А то, что сам впервые посадил на коня сына Дмитрия и увидел в его блескучих глазенках сначала потаенный ужас, а затем такое победное ликование, какого и сам, поди, никогда не испытывал, разве это не счастье?
А то, что второй сын Александр вот уж достиг возраста первого пострига, разве это не счастье?
А то, что сегодня вверил в Божии руки судьбу и третьего своего сына Василия, разве это не счастье?
А то, что Аннушка по-прежнему ему люба, здорова и каждыми родами будто еще расцветает заново, разве это не счастье?
А то, что матушка жива и здорова и ныне по своей воле обрела наконец долгожданный покой и утешение в молитве во Владимире, за монастырскими стенами, разве это не счастье?
А то, что за пиршественным столом он преломляет хлеба и пьет вино из одной братины с лучшими из лучших тверских мужей, которым во всем он может довериться, разве это не счастье?
А знать, что те многие люди, кои сейчас на твоем дворе шумны и пьяны, назавтра, коли будет то надо, по первому слову пойдут за тобой хоть на смерть, разве это не счастье?
А то, что дожди мокры, а солнце сухо и горячо и трава в заливных лугах такая, что не промнешь, и то не великое счастье?
«Господи, благословенно имя Твое, благословенно и то, что счастья и горестей Ты отсыпаешь каждому полною мерою, сколько по силам ему принять…»
Жизнь князя, будто река, вошла в русло, определив берега. Один берег низовой, где Тверь, Анна, матушка, сыновья; другой — крутоярый, на котором вся Русь. Низовой берег как оберег, что хранит от беды; плесы его с вечно горячим песком желты и золотисты от солнца, лужайки мягки и зелены от травы, приманчивы и укромны опушки и рощи, вода возле него и та синей и прозрачней. Крутоярый берег угрюм, неприступен, обрывист и ветропродувен, издали кажущиеся безобидными кустья вблизи непролазны и колючи, как тернии, вечная на нем тень и тьма, в коей люди теряют друг друга, и даже вода у крутоярого берега черна от омутов и пенна от бездонных круговоронок… Как ни приветлив один и ни мрачен другой, однако и реке всей водой к одному берегу не прибиться. Михаилу Ярославичу уже не уйти из них, куда бы ни привели они бегучую воду его жизни.
Скоро уж год, как свершилось тайное его упование. Умер Даниил Александрович, открыв ему путь к большому великокняжескому столу.
Теперь до обретения законной и полноправной власти над Русью ждать оставалось недолго: великий князь Андрей Александрович плох был на Городце, как сказывали о том.
…А пир тем временем своим чередом и плавно катился к концу. На дворе еще топотали самые старательные и усердные в празднике, однако запевки слышались уж издали и сразу со всех улиц, которые разбегались от княжьего терема на все стороны. Долгий, счастливый день, обежав солнцем круг, завершался, и на душе князя было покойно и радостно, как редко бывает у тех, кто мудр и под ношей.