Михаил Тверской: Крыло голубиное
Шрифт:
Юрий испуганно вскинул глаза на брата:
— Не ведаю, о чем пытаешь…
— Ну, далее… — понудил его Михаил Ярославич.
— Великий князь, — послушно повеличал его Юрий.
— Так уж и не ведаешь? — Михаил Ярославич помолчал. — А из Новгорода-то мне верно доносят, что ты кремник свой да батюшкины храмы на Святую Софию менять собрался. Так ли?
— Не было того! — выкрикнул Юрий. — Не было!
Но не удержался, ухмыльнулся и тут же и себя, и Новгород выдал:
— А коли я им люб, так в том вины моей нет!
— Али не знаешь, что новогородцам-то тот и люб, кто всей Руси
— Великий князь, да ить наговор все, со злобы да зависти нас с тобой рассорить хотят, — заюлил Иван Данилович, — ить мы тебе отныне как сыновцы [85] преданы…
— А вы мне и есть сыновцы! — оборвал его Михаил Ярославич.
Но не так просто было оборвать тихого Ивана Даниловича, когда он того не хотел.
85
Сыновцами назывались младшие князья, вассалы, а также и племянники.
— Дак ить разве мы в чем волю твою нарушили?
Великий князь оглядел всех, выпрямился в седле и сказал громко, чтобы услышали все:
— А воля моя в том, чтобы Русь едино крепить! Я на вашу отчину и имение не зарюсь, живите, как все мы живем — Божией милостью. Но знайте, отныне живете вы, как князья ваши — мои сыновцы, моей волей. Покуда я, Михаил Тверской, благословением Святого Духа великий князь всея Руси, не дам творить беззакония! — Он помолчал и вдруг гневно выдохнул: — Пошто убили князя Константина Олеговича?
Возникла долгая тишина. Лишь кони тверичей нарушали ее, глухо переступая по земле копытами да звякая ненароком железами.
Московичи при имени безвинно убиенного князя закрестились раскаянно.
— Так ить случай, — истово перекрестился и Иван Данилович. — Сами-то сокрушаемся.
— Али вы татаре? — укорил Михаил Ярославич московичей.
— Бес попутал, — вздохнул Иван Данилович.
— То-то, что бес…
Более говорить было не о чем. Михаил Ярославич тронул коня, но еще раз оборотился:
— Ты, Юрий, помни: коли в другой раз приду — не пощажу. А коли тебе татарский закон милей, — тяжело усмехнувшись, пригрозил он, — татар нашлю. На то мне и ханский ярлык дан. Чай, знаешь, они чиниться не станут.
— Что ты, Михаил Ярославич, великий князь, чай, все в Божьем Законе живем! — опять закрестился, на сей раз от татар, младший брат.
А старший, не глядя на князя, едва слышно, но все же так, чтобы разобрали стоящие рядом московичи, проговорил:
— Чай, нам известно, дядя, как ты тот ярлык покупал…
— Что шепчешь? — не расслышал Михаил Ярославич.
— Ничего, великий князь, — усмехнулся Юрий.
От разговора с московскими братьями осталась на душе какая-то слизь, подобная той, какую еще долго чуют пальцы, коснувшись нечаянно тухлого. Так в неводе среди живых, сверкающих серебром рыб вдруг попадется дохлая, распухшая от гниения, с полуосыпавшейся чешуей на тусклых боках, и вот ведь что примечательно — непременно ее и ухватишь, и потом как ни полощешь руки в быстрой волжской воде, все они слышат ее мертвый холод…
2
Обошли, обволокли, обманули! Один хитер, другой
Только зачем, Господи, Ты и мышам крылья даешь, чтобы парили они над нами? Али не Ты это, Господи?!
Впрочем, тогда, в одна тысяча триста восьмом году, Михаил Ярославич о том не думал и походом к Москве был доволен. Не из прихоти или примысла ради пошел он на Юрия, но по грехам и упрямству его. Тем более хоть и немалой кровью, а цели своей достиг: и московского князя смирил, и Новгороду Великому путь указал.
Не успели тверские бабы оплакать погибших, явились на Князев порог послы из Новгорода. Вон как быстро вести-то по Руси летят! Посольство было большое, с дарами, со многими знатными людьми, во главе со старым посадником Юрием Мишиничем и архиепископом новгородским владыкой Феоктистом.
За медлительность Михаил Ярославич новгородцев корить не стал — сами пришли, и ладно. Да и видел он, как нелегко им дается кланяться, тем более ему, князю тверскому. Помнил еще честолюбивый Новгород те не такие уж и давние времена, когда Твери и в помине не было, а земли тверские считались «новгородской вотчиной. Великий князь владимирский Всеволод Большое Гнездо, да особенно сын его Юрий изрядно потеснили Новгород на тех землях, присовокупив к Низовской Руси обширное пространство вплоть до Торжка. А теперь надо было не только великому князю кланяться, но и подати для него собирать, и на хлеба сажать его тиунов и наместников, да не в одном Новгороде, айв Изборске, и в Ладоге, и в Бежецке, и в Обонежье, и в других городах и пятинах. Да опять же, тем тверским наместникам да тиунам кланяться — каково это было новгородцам-то? Михаил Ярославич то вполне Осознавал, а потому принял их по достоинству, ни в чем не ущемляя их чести, и даже намеком не упрекнул их в тайном сговоре с московским князем, будто и не было того сговора.
Долго рядились с договорной грамотой, всяку строку пытаясь каждый себе приспособить. Но пуще иных выгод дорожились новгородцы пресловутой «вольностью во князях», утвержденной за ними еще древней грамотой великого князя киевского и новгородского Ярослава Владимировича Мудрого. Не понимал Михаил Ярославич, как Мудрому-то Ярославу ума достало такой волей даровать новгородцев. Ведь, по сути, такая воля не просто ограничивала княжескую власть над Новгородом, но лишала князя над ним всякой власти. Потому-то и прежде никому, даже и Ярославу Мудрому, не удавалось совладать с ними. Да и с приходом татар, в новейшие времена, пожалуй, не было князя, какому бы служили они, не изменяя ему при первом удобном для того случае. Обычное непостоянство новгородцев можно было превозмочь лишь силой и хитростью. Уж на что, кажется, властен был (да на словах-то и люб новгородцам) Александр Ярославич Невский, но и его они изгоняли. А после, как снова надобился, — каялись. Вече-то их — сума переметная, потому как во многих совести не сыскать, по совести всяк един ответ держит.