Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
Все считали Коську Трофимовым конём, хотя инок был занят на других послушаниях. Но он присматривал за Коськой и в свободную минуту, как говорят лошадники, выезжал его. Оказывается, коню нельзя застаиваться, дрябнуть, жиреть, и, сотворённый Господом для быстрого бега, он ищет всадника и жаждет скакать. Словом, конь и инок дружили. Бывало, инок Трофим ещё только приближается к хоздвору, а Коська уже ржёт призывно, вытягивая шею, а потом ластится к иноку, положив ему голову на плечо. После убийства инока Трофима на Пасху Коська затосковал.
Сначала ржал тревожно в ожидании Трофима, а не дождавшись, стал
Как раз в ту пору наша семья переселилась в дом рядом с монастырём. Перед огородом росли яблони — на тракторе было не подъехать, и приходилось лопатой копать. Начали мы копать, да обессилели и решили просить помощи в монастыре. Послушание на конюшне нёс тогда инок Макарий, ныне иеродиакон Филарет. До монастыря он был скульптором, работал по камню и был сильным, как каменотёс. Пожаловалась я сильному отцу Макарию на своё бессилие, а он загорелся и предложил:
— Да я сейчас же возьму благословение и на коне огород распашу.
Распахал, но как! Возвращаюсь домой, а там соседи веселятся, как в цирке, наблюдая невиданное доселе зрелище: по огороду зигзагами скачет Коська, а следом с плугом какими-то дикими, дёргаными прыжками скачет инок Макарий. Силушка у коня и скульптора немереная, и выворотили землю так, что огород теперь напоминал место археологических раскопок — ямы, буераки и метровые отвалы земли.
— Макарий, — говорю, — что ты наделал?
— Как что? Вспахал. Мы с Кокосом очень старались.
В общем, пахал тогда наш скульптор впервые, но потом, говорят, научился пахать. А соседи, повеселившись, принялись за дело — Николай принёс борону, а бабушка Ольга повела коня под уздцы. И был огород у нас уже пригожий. Слава Богу, что лошадку послал!
Долгие годы трудился Коська в монастыре, а потом состарился и стал болеть. Ветеринар, осмотрев Коську, вынес вердикт: надо сдать «старика» на мясо, тем более что для производства сервелата требуется конина.
— Я тоже старый, — сказал отец наместник. — И меня, выходит, на сервелат?
Коську отправили было на пенсию, но его выпросил у монастыря многодетный отец, пояснив, что работы для лошади в его хозяйстве немного, да вот сынишки мечтают о коне. Словом, Коська опять осёдлан, и мальчики двадцать первого века подражают воинам Древней Руси.
Однажды в метельную, снежную зиму ко мне приехали на джипе гости из Москвы. Помолились в Оптиной, причастились. А потом захотели съездить в Ильинское, знаменитое своей красотой: белый храм на горе, даль необъятная, а под горою святой источник, известный своей целебной водой. Уехали засветло, а вернулись в сумерки, рассказав, что из-за заносов в Ильинское не пробиться, и они угодили в такие сугробы, что с трудом откопали свой джип. Делать нечего, не повезло. Сели ужинать, а тут приехали гости из Ильинского.
— Да как же, — удивились москвичи, — вы смогли приехать из Ильинского?
— А нас на санях Коська привёз.
Да, лошадка всё же незаменима.
ВОЛЧОК
Я не собачница. И если в конуре возле
Впрочем, у первой моей собаки была хозяйка — юная генеральская дочка Варенька, поселившаяся с компанией своих сверстников в избе возле Оптиной пустыни. Однажды Варя поймала на лугу смешного рыжего щенка с толстыми лапами и дала ему имя Волчок — в память вот о каком предсказании преподобного Оптинского старца Нектария. Старец был прозорлив, и, когда его спросили, как будут жить люди в будущем, он вместо ответа запустил волчок, или юлу по-нынешнему, обозначая, в каком бессмысленном, похоже, кружении будет жить, суетясь, человек.
Кстати, щенок тоже любил покружиться, пытаясь поймать себя за хвост. А ещё в немом обожании он постоянно кружил вокруг Вари. Впрочем, Вареньку в их компании обожали все. Молодые люди были, похоже, влюблены в неё, но говорить о любви запрещалось, потому что девица сразу же объявила, что у них не изба, а «скит» и она намерена стать монахиней. В общем, юные подвижники почти месяц играли в «монахов» — строго постились, подолгу молились и очень важничали притом. А потом важничать надоело, и Варя весело предложила новый план — поехать в Африку спасать голодающих, а также освободить Россию от ига олигархов. Впрочем, планы у компании часто менялись. Молодость бурлила неперебродившим вином, и, как писал Салтыков-Щедрин, «чего-то хотелось — то ли конституций, то ли севрюжины с хреном».
Но кто же в юности не предавался пылким безрассудным мечтам? «Река жизни нашей, — писал преподобный Феофан Затворник, — пересекается волнистой полосой юности. Это время воскипения телесно-духовной жизни». И это, по словам преподобного, время столь опасных искушений, когда юность будто в огне, и беда, если нет рядом мудрых родителей.
Но вот другая беда — неверующие родители, высмеивающие «мракобесов-попов». Собственно, молодые люди потому и сбежали из дома в свой «скит», что это была отчаянная попытка защитить свою веру. А ещё, заметим справедливости ради, это был тот беспощадный юношеский бунт, когда дети даже не замечают, как кровоточит сердце родителей. Во всяком случае, когда папа-генерал пообещал разнести монастырь по кирпичику, чтобы не сманивали из дома детей, Варя высокомерно сказала ему в глаза:
— У Варвары-великомученицы тоже был, как у меня, изверг отец.
Однако визит генерала в монастырь имел неожиданные последствия. Во-первых, генералу очень понравилось монастырское подсобное хозяйство, и он даже долго рассказывал батюшке, что у них при воинской части тоже есть огороды, а для солдатской столовой откармливают свиней. А во-вторых, генерала умилила картина — его дочь-белоручка (постель за собою дома не уберёт!) моет в трапезной полы, и при этом чистенько-чистенько.
— В монастыре плохому не научат, — говорил он потом дома. — А что дочка верует в Бога, то ведь у каждого своя дурь.