Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
— Как я мог зарезать Володьку? Не понимаю. Да лучше бы загрыз меня тогда Волчок.
— Какой волк? — спросил прокурор.
— Не волк, а Волчок. Собака пыталась остановить меня, когда я шёл убивать Володьку.
— Непонятно, при чём здесь собака? — осерчал прокурор.
Непонятного действительно много. Откуда Волчку было знать, что Е. идёт убивать? Это до грехопадения был зримым тот невидимый мир, где присутствуют Ангелы и лютуют бесы. Они по-прежнему рядом с нами, но мы уже не видим их, ибо дал Господь человеку «ризы кожаные, тело дебелое», чтобы защитить нас от соблазнов. А только животные, похоже, иногда видят нечто, невидимое
Вот, в частности, одно происшествие. У многодетной матери Ирины (девять детей!) перестала доиться корова. Стоит оцепенело в хлеву и, угрожающе выставив рога, смотрит в страхе на что-то. А к корове испуганно жмутся овцы, тоже устрашённые неведомо чем. Муж Ирины, Олег, обшарил с вилами весь хлев, полагая, что сюда заползла змея и пугает животных.
Змеи в хлеву не было, а корова в неописуемом страхе стояла два дня, отказываясь от сена и пойла.
Только после того как Ирина окропила хлев крещенской водой и отсюда с шумом вырвалось вонючее чёрное облако, корова облегчённо вздохнула и стала прежней бурёнкой. Жуёт себе сено и даёт молоко.
К сожалению, спившийся убийца Е. хотя и жил рядом с монастырём, но ходил без креста и в храм не заглядывал. Он действительно не понимал, как мог убить лучшего друга, не подозревая, что душа порой становится игралищем демонов, и человек действует уже по их повелению. Не потому ли Волчок в ярости бросился на Е., что почувствовал присутствие этой злобной силы, повелевающей взять нож и убить?
Последней лошадью в нашей деревне была молодая кобыла Милка. Волчок опекал её ещё с той поры, когда после смерти кобылы-матери она испуганным жеребёнком шарахалась от всех. Бывало, Милка пасётся на лугу, а Волчок играет с ней — притворно нападает, убегает, прячется. И носятся по лугу весёлой парой гнедой жеребёнок и рыжий пёс.
В два года Милку запрягли в телегу, и хозяин стал надолго отлучаться с ней: то пашет огороды по деревням, то заготовляет на лесоповале дрова. Волчок скучал без Милки и приставал ко мне — поиграй с ним. Бывало, кинешь палку подальше, а пёс счастливо помчится за ней, чтобы положить потом палку к твоим ногам. Не жизнь, а имитация жизни: раньше собака приносила охотнику рябчиков, а теперь приносит деревянную «дичь». Только Волчок не мог без работы, а работа была единственная — игра. Однажды Волчок натаскал к крыльцу довольно высокую гору палок, полагая, что мы бросим свои дела ради счастья кидать палки, а он будет трудолюбиво заготовлять «дичь».
— Отстань, Волчок, — отмахнулась я от собаки. — Некогда мне с тобою играть. Сыт, накормлен, чего ещё нужно?
А Волчку нужна была наша любовь, и такая любовь была у него с Милкой. Встречались они трогательно — Волчок, повизгивая, ластится к Милке, а та с нежностью обнюхивает его. Это была неразлучная парочка.
Зимой на лесоповале Милке бревном расплющило ногу. Началась гангрена, и ветеринар посоветовал пристрелить лошадь, чтобы не мучалась она. Волчок теперь не отходил от умирающей Милки, вылизывал ей морду и преданно смотрел в глаза. Хозяин заплакал, прощаясь с лошадкой, потом оттащил Волчка от Милки и привёл его к нам, попросив посадить собаку на цепь.
Сам хозяин выстрелить в Милку не смог, но тут подвернулись скорняки-цыгане. Огрубили они Милке голову, выбросили её неподалёку в лес, а тушу увезли с собой на телеге, чтобы снять потом с лошади шкуру. О смерти Милки мы в тот вечер не знали, удивляясь, почему вдруг завыл
Волчка в ту ночь порвали то ли волки, то ли стая одичавших собак. Они сбежались на запах крови к голове Милки, и Волчок отчаянно бился, защищая останки друга. Он даже мёртвый не дал тронуть голову Милки, прикрывая её собой, и хищники рвали на мясо уже Волчка. Это было то наивное высокое мужество, когда превыше смерти стоит верность и готовность отдать жизнь «за друга своя».
Смерть Волчка мы переживали так тяжело, что теперь подолгу угнетённо молчали. Волчок ведь действительно звал нас на помощь. Душа это чувствовала, обмирая в тревоге, а мы предали собаку, ленясь покинуть в стужу тёплый дом и постель.
Мне часто снится Волчок. Во сне он снова с бурной радостью припадает к груди и беззаветно любит нас всех. А может, человек потому и заводит собаку, что не хватает в этом мире любви?
Сегодня модно любить животных, а любовь, как говорил покойный писатель Виктор Астафьев, порой опаснее зла. Помню, как Виктор Петрович рассказывал о «гуманистах» из новосибирского Академгородка. Они приручили лесных белок, и те теперь ели орешки исключительно с рук. А разучившись добывать пищу, белки начали вырождаться, мельчать и стали лёгкой добычей для лихих людей. С доверчивых белок едва ли не заживо сдирали их пушистые шкурки. У одной белки, успевшей удрать, оторвали хвост, а другая доживала свой век одноглазой калекой. А ещё писатель рассказывал про глупца, который подкармливал медвежонка, приучая его доверять людям. А медведь действительно поверил человеку, доверчиво выбежал навстречу охотникам и был расстрелян ими в упор.
«Мы чужие уже природе, — вспоминались всё чаще слова архимандрита, — и мучается на земле по грехам человека всякая тварь». Вот зачем, спрашивается, я завела себе пса, если не разбираюсь в собаках и ничего не понимаю в них? Помню, я всё собиралась купить книгу про собак, чтобы научиться грамотно обращаться с Волчком. Не купила, закружившись в суете дел, как та самая юла или волчок.
«Никогда больше не заведу собаку», — решила я твёрдо. А потом по неосторожности покормила оголодавшую бездомную собаку Бимку, и собака побежала за мной. Уселась у калитки и сидит. День сидит, другой, третий. А тут приходит в гости знакомый иеромонах, и я жалуюсь ему:
— Батюшка, вот привязалась ко мне собака и не уходит. А я больше не хочу заводить собак.
— Блажен, иже скоты милует, — сказал батюшка.
И Бимка несмело вошла во двор вслед за батюшкой, а потом спокойно улеглась в конуре, опустевшей после Волчка.
«Вся жизнь наша есть великая тайна Божия. Все обстоятельства жизни, как бы ни казались они ничтожны, имеют огромное значение. Смысл настоящей жизни мы вполне поймём в будущем веке. Как осмотрительно надо относиться к ней, а мы перелистываем нашу жизнь, как книгу - лист за листом, не отдавая себе отчёта в том, что там написано. Нет случая в жизни, всё твориться по воле Создателя»
Преподобный Варсонофий Оптинский