Михайловский замок
Шрифт:
Забавно рассказал что-то за обедом Зубов, и Павел, позабыв свои злые с ним счеты, весело засмеялся, а тот, приняв несносный свой чопорный вид, дерзко вымолвил: "Сморозил я глупость, что наследник изволит веселиться?" Не оборвала мать фаворита, напротив, своим молчанием подтвердила мнение, что сын - дурачок и до сознания его доходить могут одни глупости.
Воскрешенная памятью обида - что снежный ком: двинулся невелик, а докатился до подножия горы - сам горой стал.
Плетей достоин тот Зубов, а он, император, Дон-Кихот наших дней,
И вот не удержался, гневный приказ вырвался сам собой: генерал-фельдцехмейстера графа Платона Зубова - вон из службы. Вон из России, за границу, в свои литовские именья пусть убирается,
Черт его веревочкой с этим фаворитом матушкиным связал. Несет проклятье его судьбе этот человек. Вот и сейчас кабы новой беды не накликал.
Самый выезд Зубова за границу вплел зловещее звено. На его путь императорский бросил черную предостерегающую тень: вызвал бешеный гнев на барона фон дер Палена. Роковой этот гнев, ибо он вызван в самый день закладки Михайловского замка, последней твердыни, оплота от предателей.
Через Ригу должен был въехать польский король Станислав-Август, ему готовилось торжество, встречи, парадный обед. Но король, чего-то замешкался, вместо него объявился в Риге Зубов. И вот ему как русскому важному генералу рижские бюргеры воздали королевскую честь, - не пропадать же закупленным на парадный обед яствам и винам.
Павлу обо всем последовал донос, а от него немедля приказ: выключить со службы барона фон дер Палена.
Но по тайному учению масонскому, ему известному, если при закладке нового здания омрачен дух закладчика гневом, нет и не будет делу успеха. Ничто, предпринятое в гневе, на пользу не пойдет. Еще хорошо, что не кто иной - свой, верный человек под его гнев подвернулся.
Фон дер Пален сейчас - граф и военный губернатор города и человек ближайший, доверенный. Этот не предаст.
Сейчас Мария Федоровна на очереди, она всех больше мучает. Но когда же, собственно, с ней началось?
Оглянувшись, увидал вблизи скамью Оленьего мостика: вот на этом месте еще в прошлом году впервые сам себя испугался, потому что назвал свою болезнь. Имя ей - безумие. До тех пор носил в себе, и не называл, и не ведал, что это болезнь.
Павел не сопротивлялся воспоминаниям, и они влекли его неумолимой своей постепенностью...
Прошлой осенью были большие маневры в Гатчине - любимые угрюмые места, верные гатчинцы. Все вышло удачно, всем остался доволен. Отдохнул душой и приехал обратно веселый к своей семье в Павловск. Радовался всех увидать, и даже наследника Александра,
Первенец, любящий сын, кто смеет на него клеветать?
И почему ему не быть любящим сыном? Разве претерпел он от отца то, что самому Павлу пришлось претерпеть от матери, великой императрицы? Нелюбовь ее, оскорбительную скупость, в то время как на очередного фаворита миллионы бросала, Кто
После успещных гатчинских маневров поехал в Павловск. Было отменно приятно, спокойно на душе, но вдруг странно поразило, что никто из, домашних при въезде его не встречает. Однако не рассердился, а, озабоченный, любопытствовал узнать, не случилось ли чего, здоровы ли все.
А произошло то, что супруга Мария Федоровна, в своей немецкой сентиментальности припомнив, как любили у нее в родном Этюпе всякие нежные сюрпризы, придумала устроить ему встречу в костюмах и гримах. Некий, словом, затейливый домашний маш-керад.
Когда, уже не на шутку встревоженный, он далеко впереди свиты почти побежал ко дворцу, вблизи Крика раздалось пенье, чудеснейший хор. И тотчас некий авантажный мужчина, вроде хозяина дома, стал, низко кланяясь, приглашать почтить его посещением.
– Верно, Нарышкина затеи... посмотрим, чего начудил, - сказал свите император, развеселясь и входя сам в игру.
Тут окружен был он хористами и завлечен ими в хорошенький сельский домик под пение:
Где же лучше, как не в недрах собственной семьи...
И на пороге дома кто-то в сладостных слезах радостной встречи нал ему в объятия.
Батюшки, супруга Мария Федоровна. Отяжелела, сударыня, однако ловко ее подхватил и любезно оглянулся, слушая концерт нарядных маркиз и маркизов. И вдруг всех узнал: скрипач - Александр, певица - его супруга Елизавета Алексеевна, а дочери - кто за арфой, кто за органом.
– Ловко средь бела дня сумели меня одурачить, - : то ли в похвалу, то ли с осуждением вымолвил.
Сразу и не разобрал, кто кем наряжен. Обошли, слов нет, обошли. А в шуточном сумели, сумеют и в главном. В том, чего тайно хотят и сын и жена. Престола хотят...
Схватило удушье, предвестник великого гнева. Того, С которым не справиться. Поражая всех, вдруг вырвался из объятий, выбежал, хриплым голосом крикнул: "Не сметь за мной!" Сам себя испугался. Убежал, чтобы не отдать приказа Кутайсову: "В крепость тех двух - мать и сына. В Шлиссельбург!"
Вот тут, на этой самой скамье, опомнился. И то, что медлил понять и назвать - свою несказанную муку, назвал: безумие.
Сейчас тихие над ним мерцали звезды. Всюду в парке был великий покой. Только речка журчала.
Нет, ни патер Грубер, , ни костры Мальтийского ордена - ничто ему не в силах помочь. И без конца терпеть безумие на троне.кто станет?
Недаром, когда рыли фундамент для возведения Михайловского замка, нашли монету чеканки считанных дней злополучного императора Иоанна Антоновича - плохое предзнаменование. Ужели бывают предначертанные, роковые судьбы? Но помирать, как одураченный, усыпленный всякими там машкерадами, слуга покорный! Лучше сам я всех обдурю. Буду защищаться - я император, помазанник. Архистратиг Михаил - мой страж.