Микрорассказы Интерпрессконов 1997-2000
Шрифт:
Никто никогда не поймет, что случилось раньше: его стремление знать или разрыв с женой. Может, не случись этого разрыва, сама жизнь была бы в каждое мгновение важнее того, чем все это закончится. Может, в этом самом стремлении знать он в самом начале был одинок как никто… Она не будет об этом думать. Она не раз прослушает запись и, может быть, поймет. И, может быть, однажды на какой-нибудь другой планете ее назовут последним Поэтом. Но дело не в том.
Дело в том, что разрывы никогда не остаются тайными. Они взрываются. Их
Когда он стоял на линии горизонта, ему не казалось все это трагедией. Он не думал, хорошо это или плохо. Он спешил это сохранить, потому что знал: если такое бывает, значит, это кому-нибудь нужно. он досмотрел это до конца и ушел последним. Ему не нужно было бежать на корабль — он спокойно ушел гораздо дальше. И солнце там больше не всходило, потому что не было линии горизонта. Не всходило и не заходило. Оно просто было.
Александр Лайк
Рассвет
Снова на заре нежной снежной пеной плыли лепестки. Три, один и семь. Семь, один и три. Персики и гинкго, яблони, бамбук… Вечность, день и миг. Там, где недавно не было ничего и было ничто, трое создавали свою мечту. Бережно растили ее из хрупких зародышей, ткали, плели и ковали, наблюдали, охраняли и управляли. Старались не вмешиваться в происходящее. Трое не делали ничего. Взгляд солнца пал на луг, и цветы, красные, как пламя, повернули лица к нему. Непокорные стремительные птицы пронеслись над цветами, роняя перья, зеленые, как нефрит. Молчаливые и грустные рыбы глядели из воды, отбрасывая перламутровой чешуей блики на белый донный песок.
— Почему горы вечны, Кователь? — спросил один из трех, упорно отжимая глину, белую, голубую и серую.
— Я создал их в тот миг, который назвал Вечностью, — ответил второй. И третий улыбнулся, и лик его был светел.
— Почему бабочки мгновенны, Кузнец? — спросил первый.
— Ты отдал их красоте целую вечность, но не заметил, любуясь, как она пролетела — ответил второй, раздувая горн. И третий радостно засмеялся, и лик его был светозарен.
— Что делаем мы сейчас, Мастер? — спросил первый.
— То, что этим словом, словом «сейчас» разделит прошлое и настоящее, Сеятель и Жнец, — ответил второй, а третий промолчал, но глаза его затмили свет солнца. И солнце остановилось, и недвижно было в небе, пока не сказал первый:
— Вот, я сделал его, и не говорите, что вы не слышали.
— Хорошо. — сказал третий. — И хорошо весьма.
Было Это из мрамора и обсидиана, халцедона и сердолика, и лучше не бывало. Сердце камня было заключено в нем, и ноги его омывала прозрачная вода, и холодный лунный свет играл на алебастровой коже. Сквозь черноту голубого неба проступили звезды, и волны неслышно плескали о скалы, пока не сказал второй:
— Вот мое слово, смотрите же, так я воплотил.
— Ты
Было Это из стали и серебра, золота и орихалка, и не найти подобного, и не описать созданного. Сердце металла жило в нем, и щеки его овевал прохладный ветер, и жаркие пламенные блики плясали на бронзовом загаре. И в тишине громовых раскатов завыли леопарды, и ураган с хохотом пронесся над землей, когда спросил третий:
— Кто же из вас победил, Ловцы Света?
— Я, — сказал первый, — потому что это песня и поэма, танец и фреска, буря и бездна, я лепил его из того, что изменчивей жизни, и кто сможет устоять?
— Я, — сказал второй, — потому что это битва и гибель, знак и пламя, престолы и пределы, я ковал его из того, что сильнее смерти, и это отец пророков.
— А если так, — спросил третий, — отчего оба молчат и недвижны, где власть их и слава, где те, кто придет поклониться им?
И была тишина. Так молчали трое в день седьмой первой весны.
Третий спросил:
— Свернут ли они с Пути?
Третий спросил:
— Постигнут ли они Жемчужину, Крест и Цветок?
Третий спросил:
— Когда Луна рухнет на землю и земля скроется в воде, когда волки завоют и в холмах зажгутся костры, когда яд, лед и огонь одолеют древо, плоть и сталь, кто пойдет по мосту?
И слышно было, как ракушка дрожит от страха на дальнем берегу.
Третий сказал:
— Я помогу вам. Созданию великих формул, кроме мастерства твоего, нужна душа. Отдай ему душу.
И он взял второго за шею и за горло и сдавил его крепко и держал долго. И металлические веки шевельнулись и раскрылись. И серебряный голос спросил:
— Кто я? Где границы отведенного мне?
Третий сказал:
— Созданию безграничного вдохновения, кроме искусства твоего, нужна жаркая кровь. Отдай ему кровь.
И он взял первого за волосы и рассек ему грудь и вынул сердце. И белая глина, и голубая, и серая — все стало красным. И мраморная грудь вздохнула. И хрустальный голос ответил:
— Верую, люблю и наслаждаюсь. И не желаю большего.
Третий сказал:
— А теперь соединяю разъединенное и смыкаю разъятое, так да будет, как земля рождает и камень и металл.
И он свел и связал, сложил и спаял, слил и сковал. Земля, камень, металл, вода, воздух, пламя и свет — семеро по воле троих слились в одного.
Третий сказал:
— Там, далеко, ты найдешь себе женщину. Будет она верна тебе, как сталь, непокорна, как волны, упряма, как скалы, ласкова, как ветер, горяча, как костер, щедра, как земля, прекрасна, как звездное сияние. То, что ты испытаешь с ней, нареки любовью.
Третий сказал:
— Там, далеко, ты найдешь себе дело. Захочешь ты познать мир, и все, что есть в этом мире. Много пройти придется для этого, и много испытать. Все, что будет с тобой — вернее, с вами — назовите словом «путь».