Миксы
Шрифт:
И, наверное, из-за нервного возбуждения, передавшегося малышу, кормление и укладывание на этот раз заняли чрезвычайно много времени. Светало, когда Валерик, наконец, смог пойти спать.
Он заглянул в Лёлину комнату, когда относил бутылочку на кухню. Рассеянный свет скользил по складкам её одеяла. Лёля укрылась едва ли не с головой, и лишь узкая пятка выскользнула из-под одеяла.
Валерик сделал ещё шаг по направлению к кухне, и вдруг понял, что умрёт от любопытства, если не узнает, в самом ли деле она спит голой.
Лёля
Бутылочку из-под кефира Валерик поставил на пол возле печки и тут же зацепил ногой. Чуть постукивая, она покатилась по гладко оструганным доскам, остатки кефира разрисовали прозрачное стекло белыми гладкими дугами.
Валерик не обратил внимания. Он перешагнул высокий брусок порожка, поколебался немного и, сделав последний шаг, уселся на кровати. Панцирная сетка, покрытая двумя матрасами, жалобно прогнулась. Лёля приоткрыла глаза. Она казалась сонной, но Валерик уже точно знал: это игра, и она ждала его.
Он тихонько провёл пальцем сверху вниз, и одеяло спустилось по обнажённой груди. Лёля улыбнулась. Валерик замер, но она ждала, спокойно глядя на него. Он наклонился, прижал её, придавил, и Лёля слегка качнулась под ним, подкинутая сеткой кровати.
Валерик нашёл губами Лёлин рот и стал его целовать, а она засмеялась, и чтобы утвердить своё привосходство, Валерик слегка прикусил её пухлую губу. Тогда она, подчинившись, стала отвечать на его поцелуи. Валерик схватил её узкие плечи и стиснул их. Лёля съёжилась, как будто испугалась, а он уже раздевался, и одеяло уже соскользнуло на пол.
Лёля была мягче Леры и жарче её. Этот жар, текущий из ложбинки меж Лёлиными ногами, ощущался почти болезненно, заставлял вздрагивать, но Валерик всё равно прижимался, раздвигал, требовал. Она яростно дышала ему прямо в ухо, заставляя морщиться, прикусила мочку, а Валерик за это сильнее, чем следовало бы, сжал Лёлину грудь. Они словно боролись: молча, почти ненавидя друг друга, и Валерик хотел её всё больше и больше.
Потом она вздрогнула, подалась вперёд, и Валерик начал чувствовать Лёлю, как прибой, и в ушах зашумело море.
– Мне было хорошо, – Лёля шепнула ему прямо в ухо, и Валерик почувствовал, как она прижимается к его боку. Ему захотелось отодвинуться, потому что он был покрыт мелким бисером пота и боялся, что ей станет неприятно.
– Мне было хорошо, – шепнул он в ответ.
Они лежали молча, и Валерик лихорадочно искал, что бы сказать – и не находил. Лёля сама спросила:
– Как твоя работа? Расскажешь ещё что-нибудь интересное?
– О миксомицетах?
– Да, – она слегка прижалась, словно чтобы подбодрить
– Мне казалось, что тебе неинтересно...
– Я притворялась.
– Или притворяешься сейчас?
– Или притворяюсь сейчас.
– А как мне понять?
– А зачем? Ты просто рассказывай.
– Почему?
– Ну нужно же о чём-то говорить.
– Ты так думаешь? Ну, о чём же рассказывать?
– Ну... Что, например, происходит сейчас?
– С кем?
– С каким-нибудь вот этим твоим грибозверем? Что он делает сейчас, когда мы лежим вот тут и пытаемся разговаривать, а?
– Лёля, их же полный лес. Их тысячи, и каждый живёт своей жизнью, и...
– Ну какой-нибудь один. Ну просто, к примеру.
– Ну хорошо, – Валерик улыбнулся и чуть прижал Лёлю к себе. Он вдруг понял, что чувствует себя замечательно. – Помнишь, – продолжил он, – я говорил тебе, что несколько дней назад видел на дровах крохотный плазмодий арцирии? Такой маленький комочек слизи, который может ползать? Из-за этого миксов иногда называют слизевиками. Помнишь?
– Ну... да, наверное... Может быть...
– Он маленький, с ноготь. Желтоватый.
– И куда он полз?
– Он поднимался повыше. Искал место, где мог бы застыть и выпустить споры. Потом, правда, пошли дожди. Он наверняка спрятался в дрова и замер, чтобы его не смыло потоками холодной воды, но... Но можно представить, что как раз сейчас он добрался до места и готовится к продолжению рода.
Лёля слушала, пристально глядя на него голубыми глазами, ярко блестящими в первых рассветных лучах.
– Тебе интересно? – переспросил он.
– Конечно. И потом: у тебя очень красивое лицо, когда ты рассказываешь. Правда! Глаза такие живые. И тебе идёт без очков... Так как она готовится?
– Она уже присмотрела себе местечко, где солнце и ветер быстро высушат её наполненное спорами тело. С тех пор, как плазмодий решил, что готов к размножению, он больше не боится солнца, он стремиться к нему. Должно быть, он уже выбрал какой-нибудь уютный краешек, и если хочешь, мы завтра пойдём к поленнице и поищем молоденькую арцирию, чтобы посмотреть, прав я или нет.
– Пойдём. Конечно, сходим, тем более, что идти недалеко.
– Теперь он замер и сотни ядер, плавающие в цитоплазме, начинают снова делиться пополам. Их любовь окончена, они уже обменялись информацией, их дети будут умнее и сложнее, чем они сами. Каждое ядро опять с одиночным набором хромосом. Каждое, чтобы превратиться в спору, образует вокруг себя сгусток цитоплазмы, чтобы чуть позднее превратиться в твёрдый шарик споры. Остальное вещество пойдёт на строительство плодового тела...
У Валерика затекла рука, на которой лежала Лёлина голова. Он слегка пошевелился, и вдруг понял, что её шея расслаблена: девушка спала.