Миледи и притворщик

Ванина Антонина

Глава 16

Лишь перед рассветом мои глаза начали слипаться, но вскоре я проснулась от грохота посуды. Это Шанти месил тесто из сероватой ячменной муки и пёк лепёшки, прилепляя их к внутренним стенкам раскалённого чана, что стоял на костре. Не устаю поражаться его хозяйственности.

– И как ты всему этому научился? – полюбопытствовала я, массируя затёкшую шею.

– Чему всему?

– Кухарничать.

– Так ведь я уже много лет путешествую из одного храма богини Азмигиль в другой. Кто мне будет готовить

в дороге, если не я сам?

– А жена у тебя есть? – спросила я и тут же поняла, как же бестактно и провокационно это прозвучало. – Я имею в виду дома, в Фариязе. Кто-то же там готовит для тебя… дом убирает и…

Шанти внимательно смотрел на мои попытки выкарабкаться из неловкого положения, а потом мягко улыбнулся и сказал:

– Нет у меня жены. Ни один уважающий себя человек во всём Старом Сарпале не отдаст за меня свою дочь.

– Почему?

– Даже забулдыга и бедняк не захочет, чтобы у него родился внук с рыбьими глазами.

Вот оно что, предрассудки против полукровок. Сарпальское общество всеми силами отторгает из себя тех, в ком течёт хоть капля ненавистной им северной крови, а ни в чём не повинные полукровки должны страдать.

– А мне сказали, что у меня глаза кошки, – желая поддержать Шанти, зачем-то произнесла я.

– Вот видишь, даже с кошачьими глазами чахучанские холостяки хотят взять тебя в жёны.

– Кстати, все они носили бороды. А почему ты бреешь лицо?

– Так ведь я и не чахучанец. В Старом Сарпале женатый мужчина отпускает усы, а холостой бреется.

Надо же, как рознятся традиции от сатрапии к сатрапии. Но что-то наш разговор стал заворачивать в опасное русло. Надо бы вывести его на проторенную дорожку.

– Шанти, но ты же много путешествуешь, бываешь в других сатрапиях, где про тромцев даже не слышали и ничего против них и их потомков не имеют. Почему ты не женишься на девушке из того же Кумкаля или Маримбеллы? Да хоть из Жатжая.

– Да какая девушка пойдёт за меня? Я уже обошёл двадцать два храма богини Азмигиль и обойду ещё одиннадцать. Я на месте не сижу, дома бываю редко. Какой жене это понравится?

– Но ведь когда-нибудь ты посетишь те одиннадцать храмов и твоё долгое паломничество закончится. Разве тогда ты не сможешь жениться на какой-нибудь маримбелке?

– Может и смогу, – пожал он плечами, – а может и не захочу.

– Так ты, выходит, не создан для семейной жизни?

– Точно говоришь. Это не мой путь, не моё испытание.

Всё с ним ясно. Не в женитьбе дело. Шанти просто бежит от самого себя и опостылевшего ему Фарияза, когда пускается в очередное путешествие к заветному храму. В родном городе ему всё напоминает о былом детстве, о тромском квартале, которого больше нет, об отце, о котором он уже давно ничего не слышал. Жизнь в дороге он выбрал не ради богини, наоборот, богиню с тридцатью тремя храмами он выбрал именно для того, чтобы провести свою жизнь в дороге, вдалеке от осуждающих взглядов и шепотков.

Что-то я слишком поздно заметила, как с каждым часом всё больше и больше проникаюсь симпатией к моему нечаянному попутчику. А как не проникнуться,

если он такой отзывчивый, доброжелательный и просто приятный на лицо молодой мужчина? Как бы мне всё-таки заполучить его фотографию? Она бы стала изюминкой моей коллекции. "Одинокий паломник" – так бы я её назвала, если бы прямо сейчас достала камеру и сняла, как Шанти, стоя на фоне синеющих пиков, смотрит вдаль, приглаживает отросшие до плеч чёрные волосы и готовится намотать на головы чалму. Но увы, камера лежит в дорожной сумке, сумка лежит в стороне, неподалёку от кобылки. Если начну суетиться, Шанти заметит мои манипуляции и снова откажется сниматься. Надо будет придумать какую-нибудь хитрость.

После завтрака мы снова пустились в путь. Чем выше мы забирались в горы, тем холоднее становился воздух. Солнце слепило глаза, а я то и дело растирала ладонями предплечья, чтобы согреться, но тонкая хлопчатая рубашка была не в силах сохранить тепло.

– Дай мне своё одеяло, – попросил Шанти.

Я его странную просьбу выполнила, и совсем не ожидала, что он достанет нож и прорежет дыру прямо посредине тёплого шерстяного полотнища. Я даже пикнуть не успела, а он протянул мне раскромсанное одеяло со словами:

– Просунь голову в отверстие.

Я и просунула. Получилась нелепая накидка, зато она полностью закрыла руки и спину, а я тут же ощутила прилив тепла.

– В горах Кумкаля пастухи такую вот одежду и носят, – сказал Шанти, чтобы подбодрить меня. – Ткут квадрат с отверстием посередине, а потом носят его. Тепло и просторно.

Что ж не могу не согласиться, одеяние очень даже комфортное, но такое нелепое. Отчего-то после встречи с Шанти мне уже который день хочется привести себя в порядок, помыть голову и перестать быть замухрышкой. Раньше я не задумывалась, как выгляжу и что об этом думают встречные бандиты, вдовцы и холостяки. Чем хуже, тем лучше – такого принципа я придерживалась в горном Чахучане. В Жатжае же мне больше ничего не грозит. Не в компании Шанти, как мне кажется.

Полдня мы поднимались по скудному на зелень горному хребту, что преградил нам путь. Стоило нам приблизиться к вершине, как я обернулась и обомлела. Какой потрясающий вид! Прикрытые облаками горные пики словно на ладони. Мы будто на крыше мира, а под ногами распростёрлось само небо и вся земная твердь.

Конечно же, я не стала упускать шанс и расчехлила камеру, а потом, позабыв о мучающей меня с утра головной боли в затылке, долго бегала то вверх, то вниз, чтобы найти нужный ракурс и сделать серию снимков.

– Теперь я понимаю, почему ты шла из Жатжайских гор на север, а попала на восток, – ехидно улыбаясь, произнёс Шанти.

– И почему же? – оставив съемку, спросила я.

– Наверное, как и сейчас бегала туда-сюда, крутилась, а потом перепутала стороны света и пошла, куда глаза глядят, – и уже без всяких шуток он добавил. – Нельзя быть такой беспечной в горах. Это очень опасно.

– Но фотография – моя работа. Я не могу вести себя иначе.

– Тогда готовься к неприятностям. Или становись внимательнее и осмотрительнее.