Милитариум. Мир на грани (сборник)
Шрифт:
В Николаевском зале я насчитал две сотни коек. Свободных не было, на каждой лежал новоиспеченный кандидат на тот свет. Или на этот, в зависимости от наших с Михаилом Назарьевичем скорбных дел. До обеда я знакомился с контингентом – односторонне, разумеется: увидеть меня воочию выпадало немногим, лишь тем, до которых я снисходил, оказывая им немалую честь.
Простите, немилостивцы мои, отвлекся. Положением дел остался я крайне недоволен. Большинство лежачих были уже помечены. Те, что шли на поправку, – Хранителем; те, кому никакое излечение не светило, – моим предшественником. Так вот, последних
– Слава богу, – услышал я, когда стукнуло три пополудни. – Уже двое суток ни единого летального случая.
Я обернулся – неказистый кривоногий хирург эдаким экстравагантным образом подбивал клинья к задрапированной в бесформенную хламиду сестре милосердия.
– Вашими молитвами, доктор, – опустила очи долу та.
Я хмыкнул. Молитвами, как же. У нас беспричинно замену не присылают – мой предшественник явно оказался слабаком и сейчас наверняка месил глину где-нибудь на передовой. И поделом ему: пускай вспомнит, каково это, когда через тебя пролетает снаряд. Или, того хуже, насквозь прошивает тебя пулеметной очередью. Это вам не какая-нибудь щекотка – ощущение, поверьте на слово, пренеприятнейшее.
– А вы, Кларисса Андреевна, в воскресенье вечером что поделывать думаете? – не отставал от милосердной сестрицы кривоногий костоправ.
Девица вздохнула. Вопрос явно задавался не впервые и основательно ей поднадоел.
– Я занята, Григорий Фомич.
– Чем же, позвольте узнать?
Девица вздохнула вновь, я даже на мгновение посочувствовал ей. Терпеть не могу занудства.
– Я-то? – Сестра милосердия подняла очи горе. – Я, Григорий Фомич, в воскресенье вечером сношаюсь.
– Что? – оторопел бедолага Фомич. – Что вы сказали?
– Вы что же, не слышали? Я сказала «сношаюсь». С вашего позволения – с гвардейским поручиком.
Я едва не зааплодировал и вгляделся пристальнее. Сровнялось сестре Клариссе Андреевне лет эдак двадцать пять. Была она хороша лицом и высоколоба, а в карих глазах, клянусь адом, лучилась чертовинка. Остальное под бесформенной хламидой с красным, будь он неладен, крестом оказалось не разглядеть, но я дал себе слово при первой возможности посетить служебную сестринскую келью и ознакомиться в подробностях. Признаться, я был порядочно удивлен, если не сказать изумлен: в сестры милосердия обычно отбирали самых что ни на есть закоренелых пуританок и слащавых недотрог.
К вечеру я закончил обход. Что ж, его немудрое императорское величество постарался. В лазарете заправляли три с половиной десятка коновалов. При них состояли четыре дюжины сестер да пара сотен санитаров вперемешку со всяким сбродом. Парадные залы были заставлены койками. Николаевский, Фельдмаршальский, Александровский, Белый… В Гербовом шили простыни и наволочки, а в галереях развернули операционные и перевязочные пункты.
В канцелярию госпитальной общины явился я за час до полуночи и до утра трудился – знакомился с персоналом. Заочно, разумеется. Среди прочих изучил и досье на сестру милосердия Клариссу Андреевну Ромодановскую. Княжеской фамилии оказалась дамочка, да еще какой. Вам, премногоуважаемые, о Федьке Ромодановском не приходилось слыхать ли? Нет? Вам повезло. Въедливый был мужчина, дотошный и шибко ответственный: при государе Петре
Хранитель ждал меня в Георгиевском зале, невесть по каким резонам от госпитальных коек свободном. Мы раскланялись. Рожа у него была еще благостнее, чем накануне.
– Приступим? – предложил он.
– К вашим услугам.
Мы начали с орлянки, и я выиграл подпоручика Ермолаева, но проиграл матроса второй статьи Прибытко. Это была равная борьба: рублевая монета выпала на орла, потому что в последнюю минуту воля Хранителя одолела мою.
– Хорунжий Огольцов, – объявил я следующую ставку. – В штос, если не возражаете.
Мы играли хорунжего долгих три с половиной часа. Я дважды передернул и побил его карту, но это лишь свело общий счет вничью. На третий раз Хранитель поймал меня за руку.
– Вы сшулеровали, Валерьян Валерьянович, – спокойным голосом поведал он. – Ваша карта бита.
– Виноват, – признал поражение я. – Хорунжий за вами. Играем рядового Павлова. Банкуйте.
Он забрал колоду и принялся ее тасовать.
– Скажите, Михаил Назарьевич, – обратился к Хранителю я. – Вам когда-нибудь приходилось шулеровать?
Он перестал тасовать и долго смотрел на меня, молча, не отводя взгляда. Я ждал.
– Видите ли, сударь, – ответил он наконец. – Я вас ненавижу. Не только вас персонально, но всю вашу братию. Вот уже две тысячи без малого лет я занимаюсь тем, что спасаю от вас людей. И всякий раз тщетно – рано или поздно один из вас добирается до тех, кого я вытащил. Так есть ли смысл играть нечестно?
Я не стал отвечать. Смысл, безусловно, был. Лучшим из нас, тем, которые поднимались на вторую ступень, не приходилось исполнять грязную работу. И лучшим из них – тоже. Я много бы дал, чтобы одолеть ступень и войти в число этих лучших. Но я был для этого еще слишком юн – я отправился на тот свет в 1232-м, в Вероне, а на должность заступил и вовсе в 1264-м.
– Вам не хотелось бы слушать арфы и дегустировать нектары, Михаил Назарьевич? – полюбопытствовал я. – Вместо того, чтобы проделывать бессмысленную работу в море боли, гноя и крови?
Он подобрался. Надменная холеная ряшка на миг утратила самодовольное выражение. Голубые водянистые глазки сощурились и перестали походить на ангельские.
– Вам, сударь, – сказал он, будто сплюнул, – этого не понять. Извольте понтировать.
Он протянул колоду. Я подрезал ее валетом бубен. Десять минут спустя я выиграл у него рядового Павлова.
– Достаточно, – брезгливо сказал он. – Вам сегодня слишком везет, сударь. Честь имею кланяться, завтра продолжим.
Я отправил куда следует выигранного рядового, за ним подпоручика и до вечера проскучал. Правда, чайная ложка рвотного, опрокинутая в компот баронессе Гильденбандт, скуку несколько скрасила. Я смеялся, словно умалишенный, когда эта чопорная сучка наблевала на общий стол.
Едва начало темнеть, я отправился в каморки, где переодевались в штатское сестры милосердия. Увы, времена, когда созерцание женских прелестей хоть как-то развеивало скуку, для меня были давно в прошлом. Когда у вас из задницы растет хвост, а между ног, увы, пусто… ну, вы, господа, понимаете, самые пикантные зрелища не слишком-то радуют душу.