Mille regrets
Шрифт:
– В чем дело? Ты что, уже не доверяешь своему старине Кортесу?
– Ну как же, как же… Но твоим глазам, Кортес, я не доверяю так, как твоему сердцу. Знавал я стреляных воробьев, что принимали за рубины стекляшки, изготовленные в Кадисе! Этот тигель только засвидетельствует высокое качество твоих камней.
– Ладно, ладно. Только я неспроста велел принести мою особую шкатулку, – говорит он, ставя на низенький столик ларец с такими хитрыми замочками, что невозможно даже вообразить себе ключ, который бы к ним подошел.
– Что это? У тебя
– Эту шкатулку я получил от Антона Фуггера в благодарность за оказанную поддержку в предоставлении ему весьма выгодных условий торговли сахаром. Банкир – большой дока в ларцах и сундуках. Ты видишь – ни ключа, ни задвижки…
Неуловимым движением пальцев Кортес вращает вправо и влево два выступающих колесика, да так быстро, что Фигероа не успевает запомнить последовательность его движений. Ларец открывается, и в нем обнаруживаются четыре ящичка.
– Чудеса! Как это возможно?
– Это мой секрет, я не покажу его тебе.
– Но я же показал тебе свой, на сапогах! – нервничает Фигероа.
– Успокойся, мой друг! Уймись! Что собственно тебя интересует – шкатулка или ее содержимое? Лучше посмотри-ка сюда!
Фигероа наставляет потайной фонарь, и Кортес открывает первый ящичек. И сразу же склоненные над ним лица заливаются зеленым сиянием.
– Святая Агата! Какие великолепные изумруды!
– Выбери и возьми себе те, что понравятся больше.
Ошеломленный капитан взвешивает на ладони четыре камня, такой чистой воды, что проникающий в них свет становится божественным сиянием. Он плюет на них, трет, покусывает, колеблется секунду, бросив взгляд на тигель. Но возвращает их на место. Неужели этот необычайный блеск заставил его забыть об испытании? Его глаза сверкают – слезы выдают волнение, не укрывшееся от глаз хитрого Кортеса.
– Так ты узнаёшь их?
– Изумруды Кетцалькоатля! Камни великого храма! Четыре глаза проклятого идола! Я думал, они пропали во время noche triste!
– Пропали для всех, кроме меня! И это еще не все.
Из второго ящичка Кортес извлекает шесть рубинов, каждый с голубиное яйцо. Склонившиеся над ними лица озаряются цветом крови. Глаза Кортеса наливаются хищным блеском. Фигероа в ужасе отшатывается.
– Да хранит нас святой Георгий! Сердца Уицилопочтли! Даже сам Монтесума иначе, как с завязанными глазами, не приближался к могучей груди бога-ягуара. Они как будто еще пульсируют…. Нет! Спрячь их! Это кощунственные камни, они прокляты, от них исходит зловоние крови и дьявольщины!
– Спасибо, Альваро! Мне было бы слишком тяжело уступить тебе один из этих рубинов. Это мои любимые камни. Но взгляни…
Содержимое третьего ящичка будит зверя в сердце Фигероа. Но не кровожадный зверь кошачьей породы просыпается в нем при виде десятков голубых и желтых алмазов, а скорее некий хищник с холодными зрачками.
– Они чудесны! Они просто волшебны! В самой тайной сокровищнице
– Из шахты, что под моим дворцом в Куэрнаваке. О ней я никогда не говорил тебе. Только мой сын Мартин знает, как туда войти. Она навечно останется собственностью моих потомков. Валяй, бери себе! Эти алмазы мне стоили дешевле, чем сокровища Монтесумы.
– Давай так – по одному алмазу за бочку. Это ведь справедливо? Нет, по два! В конце концов, при этой транспортировке я рискую жизнью и честью имени Фигероа.
– Ты жаден, но ты прав. Ну же, выбирай, Альваро!
– Я беру только желтые и голубые.
Сложив пальцы в щепотку, капитан роется в ящичке и отбирает себе двадцать четыре цветных алмаза. Но какое-то сомнение не покидает его.
– Эрнан, я все-таки не перестаю задаваться вопросом…, владея такими камнями, почему ты надсаживаешься на этой контрабанде для дурных парней?
– Ну, а ты почему хранишь свое сокровище в сапогах? Не опасаешься ли ты, как и я, воров или злых языков? Если я когда-нибудь покажу хоть один из этих камней, на меня немедленно донесут как на похитителя собственности императора. Меня окружают только враги. Альваро, друг мой, прими добрый совет: остерегайся кому-либо показывать эти алмазы. Когда ты захочешь их обменять, не доверяйся никому, кроме банкиров, по преимуществу, генуэзских или аугсбургских. Они держат язык за зубами, в отличие от флорентийских.
Фигероа, в лихорадочном возбуждении, укладывает драгоценные камешки внутри своих каблуков. Кортес не может удержаться от небрежно брошенного вопроса:
– Ты не испытываешь мои алмазы огнем твоего тигля? Кто знает, может быть, дворец Кортеса прячет всего лишь стеклянные пузырьки?
С возродившейся страстью юного конкистадора Фигероа весь погружен в свою добычу, а потому он удостаивает Кортеса лишь беглым взглядом.
– Не сердись, мой друг… ты привык к миру, который тебя окружает.
Но от внимания капитана не ускользает, что четвертый ящичек шкатулки так и не был открыт.
– А что у тебя в этом последнем? Что еще более необычайное ты вывез из Новой Испании?
– А-а-а! Там мое самое фантастическое сокровище, звезда моих очей и страсть преклонных дней моей старости! Благословение, дарованное небесами во время моего последнего похода через океан…
– Ну, так покажи!
И тогда Кортес, в свою очередь с лихорадочной дрожью, вынимает из тайника самую сказочную вещь из когда-либо найденных в этом мире – жемчужину столь невероятного размера, что вряд ли сам китайский император когда-либо видел подобную. Она имеет форму груши, и перламутр ее поверхности может поспорить шелковистостью с кожей юной девственницы. Фонарь высвечивает в ней оттенки увядающей розы и молочной голубизны.