Миллениум. Тетралогия.
Шрифт:
– Значит, он продолжал и дома?
– Не то слово! Он начал рисовать, едва войдя в квартиру. Рисовал просто маниакально, но получалось действительно потрясающе красиво. Правда, он ужасно раскраснелся и тяжело дышал, и присутствовавший здесь психолог сказал, что Август должен немедленно прекратить. Он счел его действия навязчивыми и деструктивными.
– Что рисовал ваш сын?
– Ничего особенного; я предполагаю, что его вдохновил пазл. Но рисовал он очень умело – с тенями, перспективой и тому подобным.
– Но что именно он рисовал?
– Клеточки.
– Какие клеточки?
– Думаю, шахматные
– Просто шахматные клетки? – уточнил он. – И ничего больше?
– Еще зеркала. Шахматные клетки, отражавшиеся в зеркалах.
– Вы бывали у Франса дома? – спросил он с какой-то новой резкостью в голосе.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что пол в спальне, где его убили, как раз состоит из шахматных клеток, отражающихся в зеркалах платяного шкафа.
– О, нет!
– Почему вы так реагируете?
– Потому что…
Ханну захлестнула волна стыда.
– Потому что последнее, что я видела перед тем, как вырвала у него рисунок, была грозная тень, выраставшая из этих клеток.
– Рисунок у вас здесь?
– Да… или нет.
– Нет?
– Боюсь, я его выбросила.
– Ну, надо же!..
– Но, возможно,…
– Что?
– Он еще валяется среди мусора.
Вымазав руки в кофейной гуще и йогурте, Микаэль Блумквист вытащил из пакета с мусором скомканный лист бумаги и осторожно развернул его на столе возле раковины. Тыльной стороной ладони он очистил рисунок и стал рассматривать его при свете точечных лампочек под кухонной вытяжкой. Рисунок был еще далеко не закончен и действительно, как сказала Ханна, состоял в основном из шахматных клеток, увиденных сверху и сбоку; человеку, не побывавшему в спальне Бальдера, наверняка было трудно понять, что это пол. Но Микаэль сразу узнал справа зеркала платяного шкафа; узнал он также и темноту – особую темноту, встретившую его ночью.
Ему даже показалось, будто его вернули обратно в тот миг, когда он влез через разбитое окно, за исключением одной маленькой важной детали. Комната, в которую попал Микаэль, была почти совершенно темной. На рисунке же виднелся тоненький конус света, который шел под углом, откуда-то сверху, распространялся по клеткам и придавал контуры тени, не слишком отчетливой и выразительной, но, возможно, именно поэтому казавшейся такой зловещей. Тень протягивала руку, и Микаэль, смотревший на рисунок совсем другими глазами, чем Ханна, без труда понял, что представляла собой эта рука. Она хотела убить. А над шахматными клетками и тенью виднелось еще не дорисованное лицо.
– Где сейчас Август? – спросил Микаэль. – Он спит?
– Нет. Он…
– Что?
– Я его временно отдала. Честно говоря, мне было с ним не справиться.
– Где он?
– В Центре помощи детям и молодежи «'Oдин», на Свеавэген.
– Кто знает о том, что он там?
– Никто.
– Значит, только вы и персонал…
– Да.
– Пусть так и остается. Извините, я на минутку…
Микаэль достал мобильный телефон и позвонил Яну Бублански. В голове он уже сформулировал еще один вопрос для «Ящика Лисбет».
Ян Бублански нервничал. Расследование топталось на месте, им не удалось обнаружить ни «Блэкфон», ни ноутбук Франса Бальдера, и поэтому они, несмотря на обстоятельные
Бублански считал, что пока у них есть лишь одни дымовые завесы и стандартные подходы, и нет почти ничего, кроме того, что какой-то воин ниндзя быстро и результативно появился – и исчез в темноте. Вообще, операция казалась чересчур идеальной, будто ее исполнителю были чужды обычные человеческие недостатки и противоречия, которые всегда угадываются в общей картине убийства. Здесь же все выглядело каким-то клинически чистым, и Бублански не мог отделаться от мысли, что для преступника это был просто обычный рабочий день. Об этом и разном другом он и размышлял, когда ему позвонил Микаэль Блумквист.
– О, привет, – сказал Бублански. – Мы как раз о тебе говорили. Нам хочется – как можно скорее – снова допросить тебя.
– Конечно, пожалуйста, – ответил Блумквист. – Но сейчас я хочу поделиться более срочной информацией. Свидетель, Август Бальдер, является савантом.
– Что это значит?
– Мальчик, возможно, страдающий тяжелой формой умственной отсталости, но тем не менее обладающий совершенно особым талантом. Он рисует, как художник, с удивительной математической точностью. Вы видели изображения светофора, лежавшие на кухонном столе в Сальтшёбадене?
– Да, просматривали. Ты хочешь сказать, что их рисовал не Франс Бальдер?
– Отнюдь. Это сделал мальчик.
– Но работы выглядели невероятно зрелыми…
– Однако они принадлежат мальчику. А сегодня утром он уселся и нарисовал шахматные клетки на полу в спальне Бальдера… и не только их. Он изобразил еще луч света и тень. Лично я думаю, что это тень преступника и свет от его фонарика на лбу. Но точно пока ничего сказать нельзя. Мальчику не дали дорисовать.
– Ты шутишь?
– Сейчас едва ли подходящее время для шуток.
– Откуда ты это знаешь?
– Я дома у его матери, Ханны Бальдер, на Торсгатан, сижу и смотрю на рисунок. Но мальчика здесь нет. Он в… – Журналист, казалось, заколебался. – Я не хочу больше ничего рассказывать по телефону, – добавил он.
– Ты сказал, что мальчику не дали дорисовать?
– Ему запретил рисовать психолог.
– Как можно запретить что-то подобное?
– Психолог, очевидно, не понял, что изображают рисунки. Он посчитал это навязчивым действием. Я бы рекомендовал вам немедленно прислать сюда людей. И у вас будет свидетель.
– Сейчас едем. Тогда нам к тому же представится случай немного поговорить с тобою.
– Я, к сожалению, уже ухожу. Мне надо обратно в редакцию.
– Я бы предпочел, чтобы ты немного задержался… но я понимаю. И, послушай…
– Да?
– Спасибо!
Ян Бублански положил трубку, вышел из кабинета и проинформировал о новых обстоятельствах дела всю группу. Что позднее окажется ошибкой…
Глава 15
21 ноября
Лисбет Саландер находилась в шахматном клубе «Курильщик» на Хэльсингсгатан. Играть ей не хотелось. Болела голова. Лисбет весь день охотилась, и охота привела ее сюда. Еще когда она поняла, что Франса Бальдера предали свои, она пообещала ему оставить предателей в покое. Такая стратегия ей не нравилась. Но она держала слово и только в связи с убийством посчитала себя свободной от обещания.