Миллениум. Тетралогия.

Ларссон Стиг

– Что ты, черт побери, наделала? – зашипел он.

– Извини, – поспешно сказала она. – Я сейчас вытру.

По уголкам его рта Ханна видела, что этого недостаточно. Она поняла, что он ударит ее, еще до того, как он сам осознал это, и поэтому настолько хорошо подготовилась к его пощечине, что не произнесла ни слова и даже не шевельнула головой. Просто почувствовала, как на глаза навернулись слезы и заколотилось сердце. Но дело было, собственно, не в ударе. Пощечина просто сыграла роль толчка. Утром ей позвонили и говорили настолько путано, что она почти ничего не поняла: Август найден, но опять исчез, и он, «по всей видимости», цел и невредим… «По всей видимости»… Ханна даже

не понимала, стала меньше волноваться после этого известия или больше – тогда она была едва в силах слушать. И вот теперь время шло, а ничего не происходило, и никто, похоже, ничего нового не знал…

Внезапно Ханна встала, не заботясь о том, будут ее бить дальше или нет. Она пошла в гостиную, слыша за собой пыхтение Лассе. На полу по-прежнему лежали листы для рисования, на улице завывала сирена «Скорой помощи». Послышались шаги на лестнице. Кто-то идет сюда?… В дверь позвонили.

– Не открывай. Это опять какой-нибудь проклятый журналист, – прошипел Лассе.

Ханне тоже не хотелось открывать. Мысль о любых встречах вызывала у нее неприязнь. Тем не менее ей подумалось, что игнорировать звонок нельзя. Возможно, полиция хочет еще раз ее допросить, или вдруг они уже узнали что-то еще, хорошее или плохое… Она пошла к двери – и вспомнила Франса.

Ей вспомнилось, как он стоял на площадке лестницы и хотел забрать Августа. Она припомнила его глаза, и отсутствие бороды, и собственное желание вернуться к прежней жизни, до Лассе Вестмана, когда звонили телефоны и поступали предложения и когда страх еще не вонзил в нее свои когти. Затем она открыла дверь, не снимая предохранительной цепочки, и поначалу ничего не увидела – только лифт и рыжевато-коричневые стены. Потом ее словно током ударило, и в первое мгновение она почти отказывалась этому верить. Но перед нею действительно стоял Август! Волосы одним сплошным колтуном, одежда в грязи, на ногах слишком большие кроссовки – и тем не менее… Он смотрел на нее обычным серьезным, непостижимым взглядом. Ханна сорвала предохранительную цепочку и распахнула дверь. В общем-то, она не ожидала, что Август появится один, но все равно вздрогнула. Рядом с мальчиком, уставившись в пол, стояла крутая молодая женщина в кожаной куртке, с царапинами на лице и землей в волосах. В руке она держала большую дорожную сумку.

– Я здесь для того, чтобы вернуть тебе сына, – сказала незнакомка, не поднимая глаз.

– Господи, – произнесла Ханна. – Господи!

Большего она выдавить из себя не смогла и несколько секунд стояла в дверях в полном оцепенении. Затем у нее затряслись плечи. Она опустилась на колени, совершенно не думая о том, что Август ненавидит объятия. Затем обняла его, бормоча: «Мальчик мой, мальчик мой», – пока у нее не полились слезы. И, самое странное, Август не только не сопротивлялся – он, похоже, даже собирался что-то сказать, как будто в довершение ко всему научился разговаривать. Но не успел. В дверях возник Лассе Вестман.

– Какого черта… так он здесь? – прошипел он с таким видом, будто собирается продолжить драться.

Внезапно Вестман приосанился. В каком-то смысле это было прекрасной демонстрацией актерского мастерства. За одну секунду он начал блистать великосветскими манерами, обычно производившими впечатление на женщин.

– К тому же парня доставили нам прямо к дверям, – продолжил он. – Уж куда роскошней! Он хорошо себя чувствует?

– Он в порядке, – удивительно монотонным голосом ответила стоявшая в дверях женщина и, не спрашивая разрешения, вошла в квартиру со своей большой сумкой и в перепачканных глиной сапогах.

– Конечно, заходите, – кисло произнес мужчина. – Не стесняйтесь.

– Я здесь

для того, чтобы помочь тебе собрать вещи, Лассе, – проговорила женщина тем же ледяным голосом.

Однако реплика была настолько странной, что Ханна не усомнилась в том, что ослышалась, и Лассе явно тоже не понял. Он просто разинул рот с глупым выражением лица.

– Что ты говоришь? – переспросил он.

– Ты переезжаешь.

– Ты пытаешься шутить?

– Отнюдь. Ты должен сейчас же убраться из этого дома и никогда больше не приближаться к Августу. Ты видишь его в последний раз.

– Так ты действительно чокнутая!

– Напротив, я на удивление щедра. Я собиралась просто спустить тебя с лестницы и причинить тебе очень большой вред. Но сейчас у меня с собою сумка. Я решила позволить тебе упаковать немного рубашек и трусов.

– Что ты за уродина такая? – прошипел Лассе изумленно и вместе с тем яростно.

Он двинулся к женщине с угрожающим видом, и Ханна на секунду или две задумалась, не изобьет ли он ее тоже.

Однако что-то заставило его заколебаться. Возможно, глаза женщины или то простое обстоятельство, что она не отреагировала, как другие. Вместо того чтобы с испуганным видом отступить, она просто холодно улыбнулась, достала из внутреннего кармана несколько помятых листов бумаги и протянула их Лассе.

– Если вы с твоим дружком Рогером начнете скучать по Августу, то всегда сможете посмотреть на это и вспомнить, – сказала она.

Лассе явно был обескуражен ее действиями. Растерянно полистав бумаги, он весь скривился, и тогда Ханна не удержалась и тоже взглянула. Это были рисунки, и верхний изображал… Лассе, который с безумно злым видом размахивал кулаками…

Задним числом она едва ли смогла бы объяснить то, что произошло потом. Дело было не только в том, что Ханна поняла, что происходило, когда Август оставался один с Лассе и Рогером. Она еще увидела собственную жизнь. Увидела ее более ясно и трезво, чем на протяжении многих лет. Именно с таким, искаженным от ярости лицом Лассе Вестман смотрел на нее сотни раз, причем в последний раз с минуту назад, и она осознала, что такого терпеть не должен никто – ни она, ни Август, – и отпрянула. Во всяком случае, ей показалось, что она отпрянула, поскольку женщина посмотрела на нее с каким-то новым вниманием, и Ханна покосилась в ответ, хотя назвать это более близким контактом было бы преувеличением. Но в одном отношении они, вероятно, друг друга поняли.

– Он должен убраться, не так ли, Ханна? – спросила женщина.

Вопрос был страшно опасным, и она опустила глаза на кроссовки Августа.

– Что это на нем за кроссовки?

– Мои.

– Почему?

– Утром мы очень спешили.

– А что вы делали?

– Прятались.

– Я не понимаю… – начала она, но больше ничего сказать не успела. Лассе яростно дернул ее за руку.

– Не объяснишь ли ты этой психопатке, что единственный, кто должен убраться отсюда, это она?! – заорал он.

– Ну да, – произнесла Ханна.

– Тогда давай!

Но затем… Она толком не могла этого объяснить. Возможно, это было связано с выражением лица Лассе или с ощущением неколебимости в теле и ледяных глазах молодой женщины. Внезапно Ханна услышала, как говорит:

– Убирайся, Лассе! И никогда больше не возвращайся!

Она едва могла поверить, что это правда. Ей казалось, будто в ней говорит кто-то другой.

А дальше все произошло очень быстро. Лассе поднял руку, чтобы ударить ее. Но удара не последовало – от него. Молодая женщина среагировала с молниеносной быстротой и дважды или трижды двинула его в лицо, как тренированный боксер, а потом подсекла его ударом по ногам.