Миллиардер. Книга 3. Конец игры
Шрифт:
— Как вас зовут? — спросил он, откровенно разглядывая брюнетку.
Она усмехнулась.
— Син. — Еще один глоток мартини, и ее бокал опустел. — Зови меня Син.
— Что за странное имя?
— По-английски sin — это грех. А грех — это моя вторая натура. И еще мне очень нравится Сингапур.
Гумилев вздрогнул. Бармен, угадывающий желания клиентов, — это еще ладно. Но откуда она могла знать, что он только что думал о Сингапуре?
— Ты часто там бываешь? — спросил он, неожиданно для себя переходя на «ты».
— Регулярно. — Она подвинула
— Конечно. — Бармен быстро смешал ей еще один коктейль. К удивлению Андрея, девушка пила не просто мартини, а водкатини — кроме льда, вермута и апельсинового сока бармен добавил в бокал еще пятьдесят граммов «Абсолюта».
— Я здесь с другом, — сообщила Син Гумилеву. — Он как раз из Сингапура.
— Где же он? Почему бросил тебя одну?
— У него какие-то терки с хозяином, — равнодушно ответила девушка. — Он о-очень, о-о-чень крутой парень.
— Хозяин?
— Хозяин — полный мудак, — сказала Син (бармен сдержанно улыбнулся). — Мой друг — вот кто по-настоящему крут.
— Чем же он занимается? — спросил Гумилев, знаком показывая бармену, что тоже не прочь повторить.
— Всем, — просто ответила девушка. — Разруливает всякие ситуации. Если кого-то надо убрать — ну, там, министра или президента какого-нибудь, — ты ему только скажи. Нет, конечно, не только скажи, но и заплати, но в принципе, если у тебя есть лавэ, то все проблемы решаются на раз…
«Совсем пьяная, — решил Андрей. — Черт возьми, меня никогда в жизни не тянуло на пьяных женщин… Но в этой определенно есть что-то интригующее».
— Хочешь, я тебя с ним познакомлю? — неожиданно спросила Син. — Это серьезно расширит горизонты твоего сознания.
— Неужели? — усмехнулся Гумилев. — Ну, познакомь. — Он одним глотком допил виски и отставил пустой бокал. — Только имей в виду: у меня мало времени.
Син вполоборота развернулась к нему.
— Ты даже не знаешь, как его мало.
— Поясни.
— Ну уж нет. Это твои проблемы, не мои.
Она легко соскользнула с высокого табурета и, не дожидаясь Андрея, направилась к лестнице. Двигалась она с грацией балетной танцовщицы, и Гумилев заподозрил, что Син совсем не так пьяна, как хочет казаться.
Догнал он ее на лестнице.
— Ты притворяешься.
— Все притворяются.
— Кто ты на самом деле?
— Корректор.
Андрей опешил.
— Ты работаешь в издательстве?
— Нет, конечно.
На втором этаже они свернули в хорошо знакомый Гумилеву коридор — где-то впереди их должен был встретить охранник в белой косоворотке.
— Тогда что же ты корректируешь?
— Реальность.
«Все-таки она пьяна, — решил Андрей. — И сейчас ей кажется, что она изрекает полные потаенного смысла истины».
— Это не так просто, как ты думаешь, — продолжала Син. — Корректировать реальность — все равно что придавать форму мрамору голыми руками, без инструментов. К счастью, существует область мелких погрешностей, где можно кое-что менять.
— Правда? — вежливо спросил Гумилев.
— Кстати, мы с тобой сейчас находимся в такой области, — добавила Син.
На это он не успел ответить. Из-за угла появился давешний улыбчивый парень, загородивший своими широкими плечами проход.
— Опять заблудились, милостивый государь? — ласково спросил он. — Ежели хотите с сударыней уединиться, то апартаменты для гостей в восточном флигеле, я вам покажу.
«Что ты себе позволяешь, хам», — хотел было сказать Гумилев, на которого успела подействовать старорежимная обстановка в поместье Беленина, но Син его опередила.
— Аляска, — сказала она, делая рукой жест, каким отгоняют надоедливую кошку. — А ну брысь!
Слова эти произвели на охранника магическое действие. Он тут же прижался спиной к стене, освободив путь. Вид он при этом имел в точности такой, какой предписывался нижестоящим чинам знаменитым указом Петра Первого, — лихой и придурковатый.
— Пойдем, — Син потянула удивленного Гумилева за рукав, — время уходит.
Они прошли еще метров двадцать. Коридор заканчивался стеклянной французской дверью, выходившей на крытую террасу. На террасе никого не было, только рой мотыльков кружился над оранжевыми китайскими фонариками.
— Мы пришли, — сказала Син, открывая дверь и выходя на террасу.
Гумилев последовал за ней. На него сразу же пахнуло свежестью вечернего сада. Син подошла к краю террасы и остановилась, опершись на деревянную балюстраду. Ее черные волосы загадочно блестели в свете китайских фонарей.
— Син… — позвал Гумилев.
Она не обернулась. Он обхватил ее за плечи, развернул к себе и стал целовать.
Губы у нее были мягкие и очень горячие.
Сначала она не отвечала ему — только позволяла себя целовать. Андрею и этого было довольно, он млел, как подросток, впервые оказавшийся с предметом своей страсти в темном парадном. Он не понимал, что с ним творится, но и не хотел этого понимать. После возвращения из Арктики у него не было женщин, и даже не потому, что за каждым его шагом наблюдала бесстрастная Катарина, — просто не возникало желания. А сейчас желание вдруг возникло, и было оно настолько сильным, что Гумилев не мог ему сопротивляться.
Спустя вечность Син уперлась ладошками ему в грудь и отстранилась.
— От тебя пахнет корицей, — сказала она.
— Ты не любишь корицу? — тяжело дыша, спросил Андрей.
Несколько мгновений она не отвечала, и это были очень длинные мгновения.
— Наоборот, — ответила Син наконец. — Я от нее тащусь.
И поцеловала его сама. Ее поцелуй был долгим, жарким, опасным. Обжигающим, как пряности любимого ею Востока.
— Я хочу тебя, — хрипло сказал Гумилев, когда они оторвались друг от друга.