Миллион на три не делится (сборник)
Шрифт:
– Если докажешь, что действовала в состоянии аффекта, больше трех лет не дадут, – со знанием дела прокомментировал он.
– Немедленно замолчи, Петр! – прикрикнула на него жена. И побежала суетиться, собирать Насте бесчисленные соленья-варенья-компоты.
– Дядь Петь, пошли на крыльцо, перекурим, – позвала Настя. – У меня к тебе дело. Секретное.
Село Колокольное уснуло. Басисто храпел дядя Петя, ему нежно подсвистывала тетка. Что-то бормотали во сне племяшки – Настя
Не спала и Настя. Сидела у окна, не закрыв ставен и призывно распахнув форточку. Чтоб ее не было видно с улицы, спряталась за ширмой. На коленях лежало охотничье ружье. Она напряженно вслушивалась в темноту. Когда казалось, что по двору шелестят шаги, принималась сладко посапывать, будто спит… И изо всех сил старалась не заснуть по-настоящему. Но… Миновала полночь, полпервого, час – никого. И глаза слипались отчаянно…
Кажется, она задремала – потому что очнулась от противного скрипа стекла. Она вскинула к окну сонные, испуганные глаза – и снова увидала его. Белый человек. Человек без лица. Мертвая маска без глаз, безо рта, без носа!.. И по стеклу отстукивает тревожный ритм костлявая, с длинными ногтями, рука.
«Ну, здравствуй, зайчик!» – прошептала Настя. Вскинула ружье. Прицелилась пониже подбородка. И жахнула в окно дуплетом.
Крик был жалким, совсем не мужским. Будто бы голосила глупая баба.
– Убили! Помогите!
Настя и дядя Петя выскочили во двор. Дядька сдернул с плеч ночного гостя, корчившегося на земле, белый балахон. С лица его сорвал серый дамский чулок.
– Макс? – в ужасе прошептала Настя.
В глазах ее отставленного поклонника застыли жалкие слезы.
– Ты убила меня, сука! – причитал он, хватаясь руками за грудь.
– Никто тебя не убивал, – презрительно буркнул дядька. – Ружье заряжено солью!
А Настя, оправившись от шока, склонилась к Максу:
– Так это ты?! То самое привидение?! И в Москве, и здесь, на кладбище?
Она в ярости схватила его за плечи:
– Чуть до инфаркта не довел, сволочь! А ну говори! Зачем? Какого ляда ты это затеял?
– Помоги мне, Настя, – жалобно заныл Макс, – у меня вся грудь горит!
– Перебьешься. Сначала скажи: зачем?
Макс на мгновение перестал скулить и прошипел:
– Затем! Затем, что меня никто не смеет бросать, ясно? А ты, фря, решила, что теперь кру-та-а-я! Что я тебе больше не нужен!
– И что? Ты думал, если я без денег, без работы и с расшатанными нервами – я к тебе вернусь?
– Ну разумеется! А кому ты еще будешь нужна, – презрительно проговорил он.
– Ты так думаешь? – усмехнулась Настя. – Ладно, проехали. Еще вопросец. Как ты в мой офисный компьютер пролез?
– Делов-то! – фыркнул Макс. –
– В Швейцарию, Максик, в Люцерн. А тамошний банк тебе не взломать – кишочка тонка…
– Врача, Настена… Помоги…
– Мы еще не закончили. Долго ты тут, в деревне, ошивался? Где жил? Кто тебе помогал?
– Да никто мне не помогал! В лесу я жил, за кладбищем, в палатке! Тушенку жрал!
– Во дурак-то… – печально вздохнула Настя.
– Сама ты дура! И сучка! – злобно прокричал, почти не владея собой, Макс.
– Но, но! – взял парня за плечо дядя Петя. – Иди давай в дом, Настена!.. А с этим крокодилом я сам разберусь.
– Хорошо, дядь Петь… – пролепетала Настя.
Теперь, когда напряжение последних дней спало, она почувствовала, что силы на нуле и ее всю колотит – то ли от усталости, то ли от пережитого страха.
Она прижалась к дядькиной груди и прошептала:
– За что мне это? За что?
– За то, что ты сильная, Настька, – усмехнулся охотник.
– И… И что же мне теперь делать?
– Да ничего. Иди отдыхай. А с чудиком твоим мы сейчас побеседуем. Он мне бумагу подпишет, какую я ему скажу. Про все свои художества… Покажешь ее в Москве своему шефу. И будешь работать себе дальше.
– А я… а я думала, что у меня… галлюцинации, – вздохнула Настя, с отвращением глядя на унылую фигуру Макса, на валяющийся у его ног белый балахон…
Презрительно пнула босой ногой серый чулок и с усмешкой добавила:
– Тоже мне – человек без лица!
ШТОРМ И ШТИЛЬ
За окном басисто поют теплоходы и шелестят волны. Бухта закована в гранит набережной. Море – соль пополам с соляркой. Море – оно совсем рядом, оно родное – и в штиль, и в шторм.
А дома пахнет свежим хлебом, и вялеными ставридками, и немного нафталином.
Дед, по старой морской привычке, вставал с рассветом – «посмотреть, какой дует ветер». Он кипятил полный чайник воды, подметал в коридоре и ходил в булочную. Потом просыпалась Таня. Прямо в пижамке выбиралась на кухню – к теплым булкам и горячему чаю. Слушала уютный перестук ходиков и привычное ворчание деда: «Опять вчера в полночь явилась… Не выспалась. Зеленушка…»
Зеленушками назывались рыбешки, что водились в бухте рядом со стоком канализации. Их не ели даже кошки.
Таня отставляла свой чай и бросалась к зеркалу: неужели она и вправду зеленая? Убеждалась, что привычный «морской» румянец на месте, гневно взглядывала на деда, а тот снисходительно хмыкал, спрашивал:
– Все мужа ищешь… юнга?
Дед назвал внучку юнгой, когда она только родилась. Сейчас Таня выросла, но он упорно не хотел повышать ее в морском звании. Говорил, что даже до матроса не доросла.