Миллион открытых дверей

Барнс Джон Аллен

Сзади послышались возмущенные крики. Видимо, там в окружении приятелей находился кто-то из тех двоих, кто раздумал выступать. Я посмотрел на Аймерика. Он усмехнулся:

— Вот уж не думал, что увижу в Каледонии буйную толпу. Может быть, еще не все потеряно для моей старушки-родины.

— То выступление, которое сейчас имеет место у дальней стены, — невозмутимо проговорил Торвальд, — программой не предусмотрено, и потому дополнительная плата за его просмотр и прослушивание взиматься не будет. Считайте,

что вы и его оплатили.

Возмущенные крики стихли, сменились добродушным ворчанием.

— А он умеет общаться с публикой, — отметил я.

— Ага. В Аквитании из него вышел бы критик-искусствовед или политик.

Я кивнул. Аймерик был прав. Торвальд явно намеревался еще какое-то время занимать внимание публики, посему я отправился к столику-буфету, чтобы купить нам с Аймериком вина.

В буфете, как выяснилось, хозяйничали Валери и Маргарет. Я улыбнулся обеим.

— Ага, они и вас в это втянули!

Маргарет улыбнулась в ответ.

— Мне платят за эту работу. Деньги можно класть вот в эту вазу. А вот с Валери случай особый. Она сегодня будет выступать.

Я попросил вина и одарил Валери самой лучистой улыбкой, на какую только был способен. Если Пол решил освоить аквитанские обычаи, ему следовало смотреть в оба.

— С нетерпением буду ждать твоего выступления. Будешь играть?

— Играть и петь, — ответила Валери, не поднимая глаз. Я заметил, что она очаровательно покраснела.

— Не сомневаюсь, это будет лучшим номером программы, — сказал я, взял у Маргарет бокалы с вином, положил деньги в вазу и снова улыбнулся Валери.

Она, покраснев еще сильнее, так и не посмотрела на меня.

Маргарет, похоже, смутилась.

Когда я вернулся к Аймерику, Торвальд объяснял публике, что второй отсутствующий исполнитель не сумел добраться до Утилитопии из Вавилонской котловины. Она располагалась еще выше Содомской, и там было еще холоднее. Три дня из десяти проезжать по тамошнему перевалу было опасно даже на вездеходе.

— Тем больше причин будет радоваться установке спрингеров, — шепнул я Аймерику.

Аймерик покачал головой.

— Если бы здесь ценили легкость передвижения, то давно бы уже пробили в горах туннели и проложили по ним автоматизированные дороги. Когда-то этот проект разрабатывал мой отец.

Торвальд заговорил более взволнованно:

— Ну, вот и все, что я хотел рассказать вам о том, чего вы сегодня не увидите. Свет, пожалуйста! — Верхний свет погас. Зрители, похоже, затаили дыхание. — А теперь впервые на сцене — и, надеюсь, не в последний раз… позвольте с гордостью представить вам Анну К. Тервиллигер. Она прочтет стихи собственного сочинения.

Торвальд развернулся и немного неуклюже покинул сцену. Он явно впервые играл роль конферансье и пока ее плоховато освоил.

На сцену поднялась полноватая женщина лет двадцати

пяти — бледная, с маленьким подбородком. Лицо ее было испещрено рытвинками — следами угрей, но при этом у нее были довольно красивые, густые и курчавые рыжие волосы и большие голубые глаза. В руках она держала толстую старинную книгу с бумажными страницами, которые нужно было листать вручную. Книгу она открыла торжественно — так открыл бы Святое Писание священник.

— Первое стихотворение я сочинила, когда ехала в вездеходе. Но оно не имеет никакого отношения к вездеходам. Просто я сочинила его в вездеходе. — Зрители сочувственно зашептались. — Наверное, тогда я размышляла о том, что все мы стареем и в конце концов становимся… такими старыми, что уже и не знаем, что же нам делать. Стихотворение называется «Старение. Размышления во время езды в вездеходе».

Она поднесла книгу поближе к глазам и начала читать:

До конца далеко, но начало уже миновало.

Никому не дано ощутить это время, пока оно не наступит.

Слишком поздно. Уже миновала пора ожиданий

И мечтать о другом бесполезно, напрасно.

Остается стареть, умирать, разлагаться.

Все на свете так зыбко и бренно, и тленно.

И находим мы чаще всего то, чего не искали.

Но абстрактная мысль, от души отделившись.

Не способна сорвать пелену с тайны смерти

И позволить вдохнуть запах тлена и праха.

Суждено нам вовеки глядеть в пустоту мирозданья.

Лучше было бы вовсе на свет не родиться.

Она читала торжественно, в конце каждой строки подвывая и делая ударение на каждом слоге. Как правило, слушая такую манеру чтения, слушатели думают: «Господи, это и есть поэзия?!» Зрители сидели присмирев, а я прикусил язык, чтобы не захихикать. Аймерик, сидевший рядом со мной, беззвучно трясся. Анне К. Тервиллигер явно была суждена слава первого поэта Каледонии, но, увы, — не лучшего… если только она была не единственной здешней поэтессой.

Дочитав стихотворение до конца, Анна оторвала взгляд от книги и заморгала со смущением человека, впервые прочитавшего свои стихи со сцены. Это мне понравилось, и я понадеялся, что публика не будет к ней слишком жестока.

Сначала захлопали двое или трое, потом — десятеро, а потом все шестьдесят зрителей вскочили с кресел и устроили поэтессе настоящую овацию.

Анна К. Тервиллигер радостно улыбалась. Глаза ее были мокры от слез.

Я взглянул на Аймерика.

— Давненько я тут не был, — прошептал он мне на ухо. — Вот уж не знаю, какое бы эти вирши на меня произвели впечатление, когда я был ребенком. По технике это, конечно, чудовищно. Но эти люди не знают, что такое техника стихосложения. Сначала опыт — вкус потом. Жиро.