Миллион в воздухе
Шрифт:
– Что? – робко переспросила Мэй. – Простите, миледи… Мне показалось, что кто-то кричал. Я вас разбудила?
Амалия не стала уточнять, что у нее чуткий сон и ее тоже разбудил крик в коридоре. Сказала лишь:
– Может быть, кому-то нужна помощь? Схожу посмотрю.
Она поднялась и приоткрыла дверь.
В неярком свете ламп она разглядела в конце вагона знакомую фигуру в синем платье.
– Что-нибудь случилось, сударыня? – очень вежливо спросила Амалия. – Нам послышался какой-то крик.
Матильда обернулась. На лице молодой женщины было
– Простите, сударыня, – проговорила она, – наверное, это все нервы. Я не люблю поездов, а в этот раз мне приснилось что-то совершенно нелепое. Наверное, это из-за… – Она умолкла.
– Простите мое любопытство, – сказала Амалия. – И… – Она поколебалась, но все же проговорила: – Спокойной ночи. Завтра будет новый день, и все как-нибудь образуется.
Матильда грустно усмехнулась.
– Да, – сказала она, – я только на это и надеюсь. Спокойной ночи, сударыня. – Она кивнула Амалии и скрылась в своем купе.
Когда Амалия закрыла дверь, она увидела, что Мэй, приподнявшись на локте, вопросительно смотрит на нее.
– Это была она? – спросила Мэй драматическим шепотом. – Что с ней?
– Говорит, приснился кошмар, – проворчала Амалия, забираясь в постель. – Спите, Мэй. До Ниццы еще далеко.
Мэй хотела задать еще тысячу вопросов о Матильде, за судьбу которой очень переживала, но по лицу Амалии поняла, что та не расположена говорить. Девушка вздохнула, натянула одеяло повыше и закрыла глаза. «Золотая стрела» торжественно рассекала ночь.
Глава 7
Барышня и монстр
Белый локомотив с золотой стрелой на боку вплыл под своды главного вокзала Ниццы, зашипел, как сказочный дракон, заскрежетал всеми поршнями и замер вдоль перрона.
Мэй поглядела в окно – и не увидела ничего, кроме переплетения рельсов и рабочего железной дороги, который шел по путям, держа под мышкой бутылку с молоком. На элегантный экспресс он не обратил ровным счетом никакого внимания и, конечно, даже не подозревал о существовании Мэй.
«Ах, что-то ждет меня впереди?» – в смятении подумала бедная девушка.
Она заметила, что баронесса Корф отчего-то хмурится, и подумала, что Амалии, наверное, тоже не очень хотелось в Ниццу. Странным образом это обстоятельство приободрило Мэй.
– Прощайте, – сказала Амалия. – Желаю вам всего наилучшего.
Мэй так растерялась, что могла лишь пролепетать:
– До свидания… надеюсь, мы еще увидимся…
Однако Амалия не стала ее слушать и заторопилась к выходу. Внезапно Мэй охватило такое чувство одиночества, словно она была не в «Золотой стреле», переполненной людьми, и не в центре одного из самых известных европейских городов, а на далекой-далекой планете, где не было никого, кроме нее одной.
Она медленно вышла следом за баронессой, машинально нащупывая в сумочке багажную квитанцию, и почти сразу же увидела живую и невредимую даму в синем, которая говорила носильщикам, чтобы они выгрузили из купе ее чемодан. Матильда бросила на девушку холодный
– Осторожнее с чемоданом, – сказала она носильщикам.
«Тетушка Сьюзан сказала, что даст телеграмму, чтобы меня встретили… А что, если не встретят? Что тогда делать?»
Мэй стала вертеть головой по сторонам, пытаясь определить, кто из стоящих на перроне может ее встречать. Народу было немного – в сентябре из Ниццы больше уезжают, чем прибывают. Какой-то офицер, который неловко держит согнутую руку, очевидно, после ранения, дама с маленькой смешной собачкой, носильщики…
– Мадемуазель Винтерберр`e!
Именно так, с ударением на последнем слоге.
Мэй оторопела, а нахал подошел уже совсем близко и повторил:
– Мадемуазель Винтерберри!
Это был чумазый оборванец с улыбкой до ушей, одетый, как рабочий, темноволосый, кудрявый, в кепке – в кепке! – надвинутой на правый глаз. Глаза, впрочем, небесно-голубые. На носу красовалось пятно сажи, неизвестно откуда взявшееся.
– Это я, – пролепетала Мэй.
Нахал перестал озираться, ища среди пассажиров неизвестную ему мадемуазель Винтерберри, и без всякого стеснения уставился на нее.
– Вы приехали к мадемуазель Клариссе? Она вас ждет.
Сообщение, что ее ожидает голодный леопард или тигр, не могло сильнее обескуражить Мэй.
– Кто вы такой? – окончательно растерявшись, спросила она.
– Я Кристиан, – объявил оборванец так, словно это что-то объясняло. – Где ваши вещи?
Он стоял напротив Мэй, заложив руки за спину. Нехотя Мэй созналась, что два чемодана в купе, а остальные четыре…
– Давайте сюда вашу квитанцию, – сказал Кристиан, протягивая руку. – Эй, Робер! – Он свистом подозвал носильщика и вручил ему квитанцию. – Сгоняй-ка за багажом мадемуазель, да поскорее! Какое купе? – спросил он у Мэй.
– Седьмое, оно…
Но оборванец уже удалился.
Мэй почувствовала, что события окончательно вышли из-под контроля. Воображение рисовало ей картины того, как она, обокраденная сообщниками собственной бабки (наверняка негодяями, каких свет не видел), останется на перроне без драгоценных чемоданов, включая тот, с которым прадедушка по материнской линии гонялся за Наполеоном по всей Европе, от Португалии до Бельгии. Отдавая Мэй этот видавший виды исторический раритет, мать глубокомысленно заметила:
– Если он тогда не развалился, то теперь-то уж точно послужит. – И, погладив чемодан рукой, со вздохом прибавила: – Береги его, Мэй!
Теперь она близка к тому, чтобы утратить и драгоценный чемодан дедушки, и чемоданчик с монограммой, и чемодан, купленный специально к ее поездке, который она ухитрилась поцарапать в первый же день путешествия, и…
– Ну, вот, – объявил негодяй номер один, материализуясь возле нее с ее чемоданами из купе. – Робер!
Предполагаемый негодяй номер два уже принес вещи из багажного вагона. Этот носильщик был не так ловок, как его парижский коллега, и едва управлялся. Впрочем, что тут говорить, – провинция есть провинция.