Миллионер
Шрифт:
На следующий день уволили с работы режиссера и эту пьесу сняли из репертуара театра.
Летчики смоленского вертолетного отряда, проявив инициативу, разбросали над сельскими районами мои листовки. Как в военное время. Это была первая подобная акция со времен Отечественной войны. Ребят, конечно, лишили летных удостоверений и работы. За нарушения маршрута следования… И так повсюду и со всеми, кто пытался мне помогать.
От чисто физических действий, например, со стороны КГБ меня спасало только то, что среди высшего руководства, как ни странно, нашлись люди, которые положительно отреагировали
И пронесся слух о Лигачеве и Тарасове.
На каждой встрече мне обязательно задавали примерно такие вопросы:
«Какую зарплату получает сын Лигачева в вашем кооперативе? Какие родственные отношения связывают вас с Лигачевым? А правда, что сын Лигачева женат на вашей родственнице?» Подобные записки преследовали меня. Чтобы не допустить меня к победе на выборах, их посылали специально подготовленные люди, присутствовавшие на моих выступлениях.
Узнавали мой маршрут, ну, предположим, я еду в Вязьму. Туда направлялся специальный человек из горкома и самовольно изменял время встречи, например переносил на более ранний час. Получалось, что мы приезжали на два часа позже, чем указано в объявлении, и уже никого не заставали. Народ расходился по домам.
Было множество незабываемых встреч и эпизодов в той предвыборной кампании. Впервые в послереволюционной истории СССР мы действительно вели настоящую пропагандистскую работу не по указу власти, а вопреки ее воле. Мы выступали прямо у ворот заводов и фабрик, когда народ выходил со смены, поскольку внутрь предприятий нас под разными предлогами не пускали. Я ощущал себя в тот момент первым революционером или декабристом и понимал, что за это романтическое и упоительное чувство и за веру можно было пойти на плаху.
Один из эпизодов, который всплывает сейчас в памяти, произошел в Брянске. В городском парке была намечена встреча с избирателями, которую поддержала местная организация партии «зеленых». Они предложили мне выступить с открытой сцены в парке, а сами обещали собрать народ и развесить объявления о встрече по дворам. Они предрекали большое количество народа и обязательный скандал.
– Вы только не волнуйтесь! У нас с местной властью всегда скандал. Это нормально, будет способствовать вашей популярности.
Действительно, к назначенному времени, несмотря на то что лил дождь, на открытой площадке парка собралось более тысячи человек. В репродукторах по обеим сторонам сцены играла музыка. Мне давно уже было пора начинать выступление, но, во-первых, отсутствовал микрофон, а во-вторых, динамики просто надрывались вальсами и маршами советских композиторов и никто не мог их выключить. Дело в том, что пульт находился в специальной комнатке за сценой, в которой забаррикадировался служащий парка, получивший строгое распоряжение не давать Тарасову выступать на сцене, поступившее от самого директора парка.
Когда попытки взлома обитой железом двери этой комнаты оказались тщетными, на сцену выбежал представитель
– Мы не допустим произвола властей! Нам не дают встретиться с нашим кандидатом! НА ОБКОМ!
Казалось, собравшаяся толпа только этого призыва и ждала. Все, как по команде, развернулись и направились к выходу из парка, чтобы пикетировать обком коммунистической партии.
Не отдавая себе отчета в своих действиях, я выскочил на сцену и закричал:
– Остановитесь! Мне не надо микрофона! Я буду выступать без него!
Все остановились. На сцену поднялись двое молодых ребят, залезли под потолок сцены, сорвали оба динамика, бросив их на пол под бурные аплодисменты публики. И я стал выступать, форсируя голос, который звучал на весь парк.
А на следующий день в местных газетах появилась заметка о том, как Тарасов остановил в парке негодующую толпу, готовую идти и громить обком партии.
В то время еще не было даже понятия «рейтинг», и слова такого, пожалуй, никто в СССР не употреблял, но смысл этого был понятен в ЦК КПСС. Там все больше и больше нервничали, наблюдая за тем, как шансы на победу в выборах у меня с каждым днем росли. Это порождало все более строгие указания о недопущении меня во власть, которые по фельдъегерской почте рассылались руководителям районов и городов.
Когда подсчитали голоса, отданные за претендентов в первом туре, отрыв от остальных претендентов у меня и у председателя колхоза Николаева был настолько велик, что объявить о победе кого-то иного у администрации округа не хватило смелости и духу. Проиграли и генерал и космонавт.
За меня проголосовала основная масса населения крупных городов – Смоленска, Брянска и Калуги, но в сельских районах я очень сильно уступил Николаеву. Я вначале не мог понять, почему так получалось. Но потом мы во всем разобрались.
Если в городах еще не существовало системы подтасовки голосов на выборах с использованием административного ресурса, то в сельских районах все было легче. Поскольку Николаев был членом обкома партии, всем колхозам и совхозам была спущена директива: обеспечить его победу. Мы узнали, что в сельсоветах рядом с урной для голосования стояли представители руководства. Иногда и сам председатель колхоза, который проводил примерно такую беседу с голосовавшими гражданами прямо на участках в день выборов.
– Ну что, бабка Нюра, – говорил председатель крестьянке. – Если за Николаева проголосуешь, все будет нормально. Он наш, колхозный парень. А если за другого, комбикорма в этом году не получишь! Думай сама. Я не агитирую.
Когда стало ясно, что я все же прошел во второй тур выборов, передача «Взгляд» решила сделать сюжет обо мне как о кандидате в депутаты. Чтобы соблюсти паритет, взяли интервью и у Николаева. И вот опять, во второй раз, я попал в прямой эфир.
Не думая о последствиях, я откровенно рассказал обо всех нарушениях, которые были в первом туре выборов на местах. Такого в прямом эфире в то время советский народ никогда не слышал. Может быть, закрывшись на кухнях, люди и говорили о манипуляциях власти, оглядываясь то на холодильник, то на висевший репродуктор, но только шепотом. А я выдал громко, на весь эфир.