Милорд
Шрифт:
— Бедный мой, глупый, уставший братик… что тебе сказать, как тебе помочь…
Виктор закрыл глаза. Лера перебирала его волосы кончиками пальцев и молчала. Потом отняла руки и через несколько секунд положила пальцы ему на виски. В воздухе раздался резкий запах, в котором Мартин различил мяту, лаванду и камфору. Теперь ее прикосновения были ледяными и покалывали кожу, оставляя после себя легкое онемение.
В душе разливалось что-то теплое и густое, как мед. Это чувство было золотым и полнилось колючими искрами. От каждого прикосновения сестры
«Она знает о твоих приступах?»
«Моя сестра знает обо всем».
«И о Милорде?»
«Да».
«Ее не было в твоих условиях», — заметил Мартин.
«Ты ее не бросишь. Я знаю. Ты ведь не такой, как я».
— Тебе легче? — тихо спросила Лера.
— Да. Сегодня не так, как обычно. Послушай, зачем ты меня терпишь?
Мартин понял, что этот вопрос задан с единственной целью — чтобы он услышал ответ.
— Потому что ты мой глупый, потерянный братик. Потому что ты сделал нашу жизнь осмысленной, а еще потому, что ты оплачиваешь мой университет, — усмехнулась она. — А еще потому, что я всегда думала, что в мире, где я хочу жить, люди помогают друг другу.
«Меня ты за такое запер», — подумал Мартин. Вслух говорить не стал, чтобы не подавать идею.
Между тем резкий запах становился все мягче, а прикосновения почти перестали ощущаться. Разум Виктора мутился теплой, мутной дымкой. Создание переставало биться, дрожать и метаться от любви к ледяной жестокости.
— Потому что ты устал, и я тоже устала. Потому что мы живем в отвратительном, больном мире, и мы его дети, отвратительные и больные. Таким, как мы, нет места среди людей, такие, как мы, всегда будут где-то с краю, смотреть, как мимо протекает та жизнь, которой мы хотели бы жить, — Лера шептала эти слова, как заговор, продолжая гладить его по лицу.
Он не отвечал, отпуская измученное сознание и медленно погружаясь в сон, осторожно, как недавно в воду.
Мартин изо всех сил старался не поддаться этому теплому волшебству и не последовать примеру Виктора. Мысль поговорить с Лерой мелькнула и погасла — ему пока нечего сказать.
Наконец он почувствовал, что остался один. Виктор уснул, и скоро Лера встала, накинула на него одеяло и вышла, тихо закрыв дверь.
Он лежал, мучительно борясь со сном, и думал, что ему нужно время, и еще о том, что времени у него нет.
Виктор обозначил правила. Нельзя умирать вдвоем. Если бы Ника была экзальтированной девочкой с непредсказуемым поведением — он, может и рискнул бы. Но, кажется, Ника не только умна, но и прекрасно отдает себе отчет в своих действиях. Да, умереть она пыталась явно не обдуманно. Но это в первый раз, и она прекрасно знала, что может наступить второй, и к нему она будет готова.
Умирать одному Мартину не имело смысла. К тому же сейчас, когда проем снова появился, он скорее всего не сможет просто уйти в темноту.
Оставался еще один вопрос, не дающий
«Зачем ему оставлять меня в живых? Видимо, сделка с совестью, к тому же он явно любит диктовать свои условия. Надеется след после себя оставить, заставив всех жить ту жизнь, которую он выбрал…» — думал Мартин, машинально подкидывая какой-то мелкий предмет. Поймав себя на этом, нахмурился и сжал его в кулаке — он не создавал себе никаких мелочей.
Разжав ладонь, он обнаружил на ладони пуговицу. Он помнил ее слишком хорошо — такие были на одном из любимых жакетов Мари, крупные, красные, с черной каймой.
Почему-то Мари вспоминалась ему все чаще. Первая жертва, рубеж, за которым обрывалась их с Виком надежда на счастливую жизнь?
Мартин вдруг вспомнил ее искалеченные руки. Она рассказывала, что любовник в порыве ревности прижег их утюгом, после чего ей пришлось носить перчатки всю оставшуюся жизнь. Красивые женские руки, изуродованные разводами шрамов. Погибшая красота, то, чем полнился теперь их мир.
— Как убить его, не убивая нас обоих?.. — пробормотал он, задумчиво гладя пуговицу кончиком пальца.
— Встань с кровати и выпей таблетки у него в ящике, котенок.
Голос раздался из кресла, стоящего у почти погасшего камина. Мартин видел только высокую лиловую спинку, край подлокотника, и на нем очертание женской кисти в черной бархатной перчатке.
— Я с ними за компанию сошел с ума?
— Ты говоришь сам с собой. Ты часто обо мне думаешь, котеночек, может быть, я всегда тебе нравилась, а может тебя мучает совесть за то, что твой друг меня убил, — промурлыкал голос.
— Хватит с меня его Милорда. Мне не нужны воображаемые друзья.
Мартин почти не удивился. Это лишь логичная часть происходящего абсурда.
— Я не твой воображаемый друг. С меня все началось, с моей помощью ты все и закончишь.
— Это ты виновата в том, что он стал таким.
— Верно, мой мальчик, это ТЫ виноват. Ведь кресло все еще пустует. А теперь прислушайся к мудрому совету — иди и выпей таблетки.
— Ты думаешь, сознание будет принадлежать тому, кто первым успеет его заглушить? Это я безумие. Скорее всего, я запру сам себя.
— Тогда завтра он не выпьет таблетку, и вернешься обратно, что ты теряешь?
— Нет. Ты помнишь, что Виктор сказал — он верил, что запрет меня. Поэтому у него получилось. Я не верю, а ставить такие эксперименты над психопатом… Нужно что-то другое. Должно быть решение, простое и изящное…
Мартин встал и начал мерить шагами комнату.
— А ты правда хочешь его убить?
— Об этом я буду думать, когда пойму, как это сделать, а лучше — когда сделаю. Ты же видишь, он себя не контролирует. Он все опаснее с каждым днем.