Милость Келсона
Шрифт:
— Умоляю вас, милорд король! — воскликнул один из коленопреклоненных людей. — Ведь не все же мы поступали так! Ради любви Господней, проявите милосердие!
— Милосердие? Хорошо. Я проявлю по отношению к вам куда больше милосердия, чем вы проявляли по отношению к своим жертвам, — ответил Келсон, и лицо его было при этом суровым и неподвижным. — Однако я должен также справедливо отмерить наказание, чтобы свершилось подлинное правосудие. К несчастью, у меня нет ни времени, ни склонности к тому, чтобы в точности определять меру виновности каждого из вас. Да даже если бы я и занялся этим, сомневаюсь, чтобы
Офицеры слушали короля молча, и ни один из них не издал ни звука, когда король после небольшой паузы продолжил свою речь.
— Поэтому я намерен применить сейчас древнюю форму правосудия: мы просто казним каждого десятого. Один из десяти будет повешен. Значит, таковых будет четыре, и они будут избраны по жребию. Остальные получат по двадцать ударов кнутом и будут оставлены на милость городских жителей, оставшихся здесь, в Талакаре… со следующим исключением…
Он позволил своим глазам пройтись по замершим, ошеломленным лицам, осознавая, что Морган не слишком доволен приговором, который он только что произнес, но не особо беспокоясь из-за этого.
— …Кроме тех четырех, что осуждены на повешение, — продолжил Келсон, — я дарую полное помилование любому из вас, если он поклянется мне в абсолютной и неколебимой верности отныне и навсегда… и уж поверьте, я узнаю, если клятва окажется ложной.
Волна ужаса прокатилась по пленникам, поскольку в некоторых из них последнее заявление короля пробудило страхи куда более глубокие, нежели простой страх смерти. Человек в черной одежде, сидевший рядом с королем, был Дерини, и он умел читать в умах людей, все это знали… да и сам король, по слухам, также не был лишен подобной силы.
Даже Морган вынужден был признать, что последняя часть приговора Келсона была просто великолепна. Он и сам не сумел бы изобрести более утонченного решения. Это было блестяще: подвергнуть помилованных моральному суду, и при этом так отчетливо подчеркнуть могущество короля.
Однако способ, которым предполагалось выбрать четверых для казни, его все же беспокоил. И поскольку он не смог пробиться сквозь защиту Келсона, чтобы установить причины выбора именно такого порядка, он просто физически придвинулся поближе к креслу Келсона, и как бы случайно прикрыл лицо рукой, чтобы не сводившие с них глаз пленники не видели его губ.
— Мой принц, — едва слышно заговорил он, — я не сомневаюсь в твоем праве вынести подобный приговор, но не случится ли так, что в паутине твоего правосудия запутаются невинные люди, если ты станешь выбирать тех, кто будет казнен, по жребию?
Келсон опустил глаза, и Морган почувствовал, как по поверхности его твердых, как алмаз, внутренних защит пробежали волны упрямого сопротивления.
— Что, и ты тоже собираешься спорить со мной? — тихо, но резко откликнулся король. — Ты слышал, что я сказал. Ты что, собираешься читать мысли всех сорока? Или ты считаешь, что это я должен просмотреть их память, чтобы определить степень вины каждого? Ты действительно хочешь заставить меня вот так, в открытую, применять мои силы, — ради вот этих сорока болванов?
Он гневно вздернул подбородок, указывая на пленников. Морган покачал головой.
— Разумеется, нет, сир, — умиротворяющим тоном произнес он. — Но ты мог бы позволить мне
Келсон нахмурился, но потом наконец кивнул, хотя и неохотно.
— Ладно, пусть будет так, — проворчал он. — Только ты уж поторопись.
— Благодарю, сир. И уж поверь, мне все это нравится даже меньше, чем тебе. Могу я воспользоваться твоим шатром?
— Делай что хочешь, — бросил Келсон, вставая и глядя на противоположную сторону поляны, где на ветвях дерева, превращенного в виселицу, покачивались на веревках теперь уже два тела. Морган и Эван тоже поднялись. — Я намерен немного прогуляться. Когда я вернусь, я хочу видеть на том дереве еще четверых.
Морган никогда еще не видел Келсона в таком кровожадном настроении, но он лучше всех прочих знал, можно ли в данный момент нажимать на короля, или нет. И когда Келсон ушел, широко шагая, а Эван отправился в свою палатку, герцог Дерини вздохнул и устало осмотрел все еще коленопреклоненных пленников.
Конечно, они его боялись. Моргану незачем было применять свои особые силы, чтобы увидеть в человеке страх. Они представления не имели, что произошло между герцогом и Келсоном; им ясно было только одно — король предоставил Дерини выбирать из них тех четверых, которые должны умереть. Да уж, Морган представлял, что мог наговорить о нем этим людям Лорис.
И к тому же некоторые из солдат, охранявших пленников, выглядели ничуть не более счастливыми от того, что им придется иметь дело со скрытыми силами Дерини; поэтому Морган выбрал себе в помощь двух разведчиков, которые гораздо легче приспосабливались к тем методам, которые использовали в своей работе Дерини.
— Джемет, Киркон, вам придется немножко мне помочь. Зайдите-ка в шатер, прошу вас.
Двое названных повиновались, удивившись тому, что герцог призвал их, но не испугавшись; а Морган, засунув большие пальцы за поясной ремень, обернулся, чтобы еще раз осмотреть пленных. Он собирался до начала исследования сказать им несколько слов, чтобы в немалой степени пригасить их страхи и направить мысли пленников в более положительном направлении.
— Итак, вы все отлично знаете, кто я, — сказал он, и голос его звучал строго, но в нем не слышалось никакой угрозы. — Я намерен поговорить наедине с каждым из вас. Пока вы ждете своей очереди, я предлагаю вам как следует подумать о том, кто именно из вас, какие четверо, наиболее заслуживают смерти за свои дела, — и я намерен спросить вас об этом, и можете не сомневаться — я узнаю, кто из вас лжет. Это самый честный из известных мне способов осуществить правосудие — хотя я уверен, что его величество абсолютно прав в том, что куда больше, чем четверо из вас, заслуживают того, чтобы их повесили. Ну, пожалуй, вот ты пойдешь первым, — закончил он, указывая на крупного, дородного седеющего человека из второго ряда, который даже с такого расстояния выглядел правдивым и простым мужиком, и поманил его пальцем. — Стража, поставьте его на ноги.