Милость крестной феи
Шрифт:
— Ох, да ты же порежешься! — прошептала Эли, пытаясь незаметно ее прогнать. — Там лежит кое-что очень острое!
Мышка, словно поняв ее слова, серым шариком скатилась обратно в траву, напоследок что-то пискнув, а Эли, если бы могла, хлопнула бы себя ладонью по лбу от досады: отчего же она до этой самой минуты не вспомнила про осколок? Хоть на что-то сгодился бы подарок феи! И она незаметно сунула связанные руки в карман, пытаясь нащупать онемевшими пальцами острые грани.
Эли и принц (3)
Хорошо бы злодеи всегда оказывались глупы и
Ее больше не стегали розгой и не понукали идти быстрее, но затишье это пугало куда больше прежних гневных окриков.
Когда ослепительно-золотые краски знойного дня начали уступать медовым, тягучим оттенкам вечера, путники остановились у обрывистого берега. Здесь лес отступал от реки, и ее излучины были хорошо видны.
Предводительница, недобро усмехаясь, бросила пару отрывистых приказов своим спутникам и те неторопливо спешились. Эли стояла перед ними, угрюмо глядя в землю.
— Так что же, девочка, — сказала женщина, с трудом подбирая слова на чужом для нее языке. — Где твой мост? Я не вижу его!
— Он дальше, за поворотом, — ответила Эли, уже не надеясь, что ей кто-то поверит.
— Она лжет, — женщина тряхнула головой, словно прогоняя надоедливое насекомое; в голосе ее звучали и досада из-за заминки, и удовлетворение собственной проницательностью. — Необходимо узнать — отчего. Ты защищаешь людей из Тернового Шипа. Они знакомы тебе? Отвечай!..
И так как Эли молчала, не поднимая взгляд на своих похитителей, всем видом показывая, что не собирается оправдываться или просить пощады, пожилая госпожа вновь отдала короткий приказ, резко взмахнув рукой. Наверняка, это означало что-то вроде: «Схватить и пытать, пока не скажет правду!» — для того, чтобы это понять, не требовалось знать множество наречий.
…Им все еще не хотелось прикасаться к Эли — все-таки подол ее юбки был усеян брызгами крови, а на пересохших губах запеклась темная корка. Но приказ есть приказ, и, к тому же, обрывать жизнь, которой и без того не суждено быть долгой, кажется делом не столь уж злодейским — все эти рассуждения легко читались на темных, суровых лицах. Один из мужчин дернул за веревку, которой были связаны руки девушки, чтобы подтащить ее к себе. Но она, вместо того, чтобы подчиниться, упрямо попятилась, прижимая руки к груди.
— Иди сюда! — крикнул он, нахмурившись, и дернул за веревку сильнее: кому понравится, когда и без того неприятное дело затягивается из-за несговорчивости жертвы?..
— Тебе никуда не деться от нас! Ты думала, что за обман не придется платить?! — вспыльчиво выкрикнула и недобрая тетушка, вне себя от гнева — непокорность была ей не по душе. В руках ее тут же появился хлыст, который она держала привычно и ловко; любой бы догадался, что даме не раз приходилось хлестать тех, кто вызвал ее недовольство. Она привыкла, что стоило ей только
— Не смейте поднимать на меня руку! — воскликнула она так яростно, что пожилая мучительница на мгновение растерялась, приняв непривычное ей бесстрашие за безумие. А Эли, не раздумывая, дернула веревку так сильно, что мужчина, удерживавший ее, от неожиданности разжал пальцы, невольно выругавшись.
— Держи ее! — крикнула тетушка, замахиваясь во второй раз. Но Эли уже сорвалась с места и в два прыжка оказалась у края обрыва. Берег над рекой был высок и крут, а вода в лесной реке — глубока и черна, оттого чужестранцам и в голову не пришло, что пленница может броситься вниз; не у каждого хватило бы мужества прыгнуть в воду с такой высоты даже со свободными руками. А руки Эли были все еще связаны, и из-под туго намотанной веревки при каждом шаге летели темные брызги.
…Она постаралась оттолкнуться от края как можно сильнее, чтобы уйти в воду с головой. Ее пытались схватить, но она оказалась быстрее и храбрее, чем можно было бы ожидать от бледной невзрачной девчонки, кашлявшей кровью. У обрывистых берегов всегда таится множество омутов, и темная вода поглотила Эли с жадным глухим плеском.
Мужчины сердито закричали что-то друг другу, указывая вниз — течение здесь было быстрым, блики солнца играли на струящейся воде. Предводительница маленького отряда тоже говорила громко и недовольно, от злости рассекая воздух хлыстом. Если бы Эли слышала их, то догадалась бы, что они уверены: глупая пакостливая девчонка утонула, туда ей и дорога! Кой черт дернул довериться какой-то мелкой полоумной нищенке!
— Должно быть, у нее от болезни помутился рассудок, — сказала, в конце концов, недобрая тетушка на своем родном наречии, качая головой. — Не стоило ее брать с собой! Мы шли за ней, а ее вела лихорадка. Непохоже, чтобы эта дорога вела к человеческому жилью. Пустая трата времени! Возвращаемся!..
И чужестранцы, раздосадованные своей ошибкой, повернули обратно, подгоняя лошадей — солнце клонилось к закату.
А чуть ниже по течению, у почти отвесного берега, где старые искривленные ивы клонились к самой воде, тяжело дышащая Эли цеплялась изрезанными руками за ветви, стараясь не выдать себя ни единым звуком. Даже ей, привыкшей нырять в самые холодные и глубокие озера лесного края, пришлось нелегко — осколок фейского хрусталя был острее самого острого ножа, но и он не мог как по волшебству мгновенно разрезать веревки, врезавшиеся в запястья. По пути Эли потихоньку пыталась перерезать веревки — оттого и летели брызги крови на подол ее юбки — но к тому времени, как она с головой ушла под воду, путы еще были крепки.
До сих пор ей не верилось, что побег удался. В ушах шумело, ноги и руки сводило судорогой от холода, но она все прислушивалась, не дрожит ли земля от стука копыт, не звучит ли чужая злая речь. Никогда еще ей не приходилось чувствовать себя добычей, однако она не позволяла себе подчиниться животному страху, чтобы ни в чем не уступить ненавистной старой госпоже, недавно замахнувшейся на нее хлыстом.
— Они ушли, — сказала Эли тихонько самой себе, клацая зубами от холода. — Здесь никого нет, кроме меня.