Милость крестной феи
Шрифт:
Под этим живым меховым покрывалом она лежала неподвижно, то проваливаясь в беспамятство, то приходя в себя — пока не почувствовала, что начинает согреваться. Помогала ли ей в этом магия — кто знает. Но к тому времени, когда на небе появились первые яркие звезды, Эли смогла пошевелиться, согнуть ноги, а затем и руки; поскрести пальцами влажный песок; приподнять голову и сморгнуть прилипшие к векам песчинки. Потревоженные звери с рычанием вскакивали с мест, кто-то даже сжал зубами ее руку — но не до крови, лишь чтобы напомнить, как не по душе волкам живые люди. Эли не вскрикнула — слишком много боли ей пришлось вынести за последнее время, чтобы удивиться
Она поднялась на все еще слабые ноги, сделала пару нетвердых шагов. «Как я найду дорогу в темноте?» — пришла в голову беспомощная, отвратительно-плаксивая мысль. Раньше Эли никогда не жаловалась даже самой себе и ей было неприятно то, каким бессильным и сломленным ощущалось теперь ее тело.
Но не успела она изругать себя за слабость и уязвимость, как новые тени заплясали вокруг нее — только на этот раз они были молчаливы и холодны. Настал черед созданий иного мира — тех самых, что были призваны в свидетели феей — принести Эли свой дар. Ее воспаленных глаз, горевших от речной воды и песка, коснулась мягкая прохлада, и в следующий миг девушка поняла, что видит ночной лес таким, каким не видела никогда ранее: ее зрение стало зрением ночного зверя, которому достаточно легчайшего отблеска луны, чтобы видеть лесные тропы так же ясно, как и днем. Она потянула носом — никогда еще он не чуял так много запахов!..
— Столько особых подарков для обычной человеческой девчонки! — сказала Эли, криво усмехаясь. — И все для того, чтобы я смогла умереть от неразделенной любви согласно договору, записанному в незримых книгах!..
И она, отбросив в сторону напрочь испорченные водой башмаки, побежала меж деревьев, ступая с каждым шагом все сильнее и увереннее. Новообретенное звериное чутье вело ее точнее любой карты — она теперь понимала, в какой стороне Терновый Шип, предчувствовала овраги, легко угадывала впереди полосы непроходимого бурелома и наполненные стоячей водой канавы, где даже опытный охотник переломал бы ноги. Ничто в ту ночь не могло остановить ее на пути к Ашвину. И лес, и магия были едины в своем желании сберечь Эли от опасностей.
…К усадьбе Эли вышла ближе к полуночи — и она знала, что опередила чужестранцев, ведь не было короче пути, чем тот, по которому она пробиралась сквозь лесную чащу. Одним прыжком она перелетела через ограду и мимоходом удивилась своей ловкости. Впрочем, объяснение было простым — вновь явила себя магия, которой было угодно вести Эли к смерти, обозначенной в договоре. Проклятие феи оказалось щедрым до расточительности: оно не жалело волшебства, чтобы исполнить волю своей темной создательницы. Казалось, потребуйся Эли перелететь через пропасть, чтобы встретиться с Ашвином — и оно подарит девочке крылья. Думая об этом, она то скрипела зубами от злости — на фею и на себя, так легко принимавшую хитрые подарки, — то испытывала прилив сил: невозможно проиграть в бою за жизнь Ашвина, если твои временные союзники так сильны!..
«Он там, там!» — явилась мысль, едва только Эли заметила отблеск свечи в одном из окон на втором этаже дома.
Как дикая кошка, она взобралась по стене, цепляясь окрепшими ногтями за старые бревна, и, захлебнувшись от внезапного волнения, заглянула в окно.
Действительно, там был Ашвин: он сидел за письменным
Но она пришла к нему, пройдя сквозь темный лес, переплыв через глубокую реку, и, следовательно, должна была что-то сказать.
— Ашвин! Ашвин! — позвала Эли тихонько, и поскреблась в окно, как ночная птица.
Он не сразу услышал ее. Нахмурился, склоняя голову из стороны в сторону, и его пепельные волосы заблестели в теплом свечном свете. «Красивый! Красивый!..» — и вновь Эли застонала от досады, желая отхлестать себя по пылающим щекам.
Нерешительно он подошел к окну, вглядываясь в темноту, и отпрянул, когда ли вновь позвала его: «Ашвин!».
— Кто там? — воскликнул он не столько испуганно, сколько взволнованно. — Если ты лесной дух, то уходи! В моих краях запрещено говорить с нечистыми созданиями!
— Открой окно, Ашвин! — тихонько просила его Эли, с трудом преодолевая робость. — Я всего лишь человек, такой же, как и ты. Мне нужно сказать тебе что-то очень важное!..
Ее шепот, казалось, зачаровал Ашвина. Его взгляд оставался недоверчивым и настороженным, однако шаг за шагом он подходил к окну, за которым виднелось бледное личико с лихорадочно горящими глазами.
Поколебавшись пару мгновений, он приоткрыл задвижку.
— Да ведь ты же та самая лесная бродяжка! — воскликнул он, и лицо его просветлело. — Я узнал тебя! Ты забралась недавно в Терновый Шип, а затем я тебя испугал своими расспросами. Мне потом стало очень стыдно, и я все думал, в порядке ли ты. Откуда тебе известно мое имя?..
Его приветливый голос заставил Эли растеряться — она и подумать не могла, что Ашвин запомнил ту встречу. Если он не обратил на нее внимание, когда они танцевали на балу, то с чего бы ему думать о чумазой девчонке-нищенке, которую он застал в своем саду?..
— Это неважно, — наконец, смогла сказать она. — Гораздо важнее то, что тебе грозит страшная опасность. За твоей головой в лесной край прибыли чужестранцы — и они ищут дорогу к Терновому Шипу прямо сейчас!..
По побледневшему лицу Ашвина она поняла, что юноша знает, кто эти люди — и смертельно боится их.
Эли и принц (5)
Бывает страх, что заставляет глаза гореть, сердце — гнать пылающую кровь по жилам; еще он превращает все мышцы тела в натянутые струны, ускоряет бег — чтобы топот ног звучал в такт с безумным биением сердца, — обостряет слух и ум, но притупляет боль; и даже одаряет на время чутьем, помогающим предугадать тайные опасности. Словом, страх этот дан человеку во спасение.
Но Ашвин был охвачен совсем иной разновидностью испуга — взгляд его потускнел, спина сгорбилась, словно на плечи ему обрушилась невыносимо тяжкая ноша — ненавистная и привычная одновременно, — и в том, как тяжело и коротко он вздохнул, слышалась одна лишь обреченность. Услышанное не побудило его бежать — напротив, заставило безвольно замереть. Ни на миг он не усомнился в правдивости слов Эли — более того, теперь он смотрел на нее так, словно она, произнеся роковые слова, стала частью прошлого, откуда за ним явились враги. «Ты знаешь о том, что меня желают убить — стало быть, тебе известно о моей жизни так много, как никому более!» — говорил его взгляд, бесконечно печальный и доверчивый.