Милостыня от неправды
Шрифт:
— Трудно поверить, что и епископ подчиняется ему.
— Епископ отчитывается перед Йотом за поступления в казну от святилищ, мест паломничества, храмовых богослужений. В системе каинитов наш епископ — фигура небольшая, ибо… — Твердый Знак грустно улыбнулся. — Ибо не может даже самостоятельно дать льготу для экономики любви… Ты наивный человек, Ной! Для подавляющего большинства священников-сифитов то, о чем мы сейчас говорим, не составляет никакой тайны. Они принимают всю эту мерзость. Поэтому тебя никогда туда не вернут. А если вернут, как ты будешь служить, когда столько уже знаешь? Будешь делать вид, что находишься в полном неведении? Я могу назвать тебе всех священников, которые напрямую служат Йоту! — И он стал перечислять. Не скажу, чтобы список
— А откуда сие известно?
— Да сам Йот и рассказал! Уже не видит во мне противника, — понимаешь? Подумай над этим! Он даже не скрывал, что этому учил его жрец Иагу — правая рука Тувалкаина. — Твердый Знак говорил без обычной священнической елейности, и мне это нравилось. Мы беседовали довольно долго. Наконец я спросил о том, ради чего и пришел.
— Могу я рассчитывать, что катакомбный епископ даст мне грамоту на служение? — Голос мой прерывался, и это стало заметно. Я готов был упрашивать Твердого Знака до «елика возможна». — Я приведу в порядок сад возле нашего дома. Енох насадил его, подражая Адаму, а Адам насадил свой сад как воспоминание о саде райском. И я буду служить в этом саду.
— Нет ничего невозможного, — неожиданно легко сказал Твердый Знак. — Я уезжаю в старый город по своим научным делам, а, когда вернусь, передам тебе грамоту.
Я откланялся, не желая превращаться в докучливого собеседника. Твердый Знак проводил меня до двери.
25
Я ждал возвращения Твердого Знака, как, должно быть, Адам и Ева ждали рождения Сифа. От долгой неуверенности у меня заболело сердце. А в день, когда Твердый Знак вернулся, я шел к нему вне себя от радости, почти уверенный, что, если не за прощение грехов моих даст мне Господь просимое, то за неотступность молитв. Дверь, как и в прошлый раз, отворила мама Твердого Знака, отворила в хитоне скучного цвета. Едва взглянув на меня, она бесшумно уплыла в кухню. Мне бросилось в глаза, что золото ее сплетенной на затылке косы потускнело. Твердый Знак встретил меня мутным неуверенным взглядом.
— Возвращайся к епископу! — сказал сухо и вместе с тем приторно-вежливо. От неожиданности я впал в гугнивое оцепенение. Я не мог выговорить своей досады. Твердый Знак, должно быть, увидел в моих глазах саму безнадежность, но успокаивать меня не пытался. Как и оправдываться. — Возвращайся к епископу, — еще суше повторил он.
— Вы, Твердый Знак, хотя бы объяснили, что произошло, — спокойным голосом заговорил я, изображая из себя гроздь смирения. Хотя скорое слово Твердого Знака отозвалось во мне сварливыми мыслями. — Стало быть, вы ничего не привезли, что обещали? И с катакомбниками не поговорили?
Твердый Знак спокойно принял упрек.
— Нет никаких катакомбников! — очень уверенно отрезал Твердый Знак, а я с этого момента стал называть его не Твердым Знаком, а Мягким. Даже во внешности его произошли перемены: во всем теле появилась какая-то рыхлость. Он точно припух. Улыбка стала кривоватой и двусмысленной. — Те из сифитов, кто осмелился служить в годы тиранства, убиты!.. Иди к епископу!
— Несколько дней назад вы говорили обратное, — с чего такая перемена?
— И тогда, и сейчас я искренен! Меня хотели отравить… вареньем.
— Вареньем? Каким вареньем?
— Яблочным, — с одышкой проговорил Мягкий Знак. Он задыхался от воспоминаний, вызванных моим вопросом о варенье. Лицо Мягкого Знака исказилось и пожелтело, словно он снова пригубил отраву. Я растерялся и хотел позвать на помощь маму Мягкого Знака, но лицо его снова приняло здоровый персиковый оттенок.
— …и я связался с Йотом, — продолжал Мягкий Знак донельзя противным голосом.
— С Йотом?
— Это он устраивает подобного рода дела! Он или Иагу! Я сказал Йоту, что меня хотели отравить.
— Кто конкретно?
— Ложные катакомбники! Их лже-епископ — самосвят, а я разобрался в этом! Себя все время в пример ставит, а это звучит, — как бы помягче сказать? — не
— Зачем им это надо?
— Чтобы те, кто догадается, что сифитская церковь — лже-церковь, далеко не разбегались. Ужасная уловка!!! Лже-епископ, якобы вышедший из катакомб, открывает незарегистрированные приходы, ставит туда священников, которые думают, что они ушли от Йота… а потом сдает их Йоту! Священника арестовывают за незаконное служение, жителей веси запугивают, обвиняя священников в проходимстве и мошенничестве, и приход, демонстрируя верность отеческому преданию сифитов, начинает посещать лже-сифитскую церковь. Если находится приход, где не удается запугать жителей, им ставят священника из лечебницы Иагу, и он своим поведением доводит жителей веси — ну, если не до полного неверия… Ты можешь осуждать меня, Ной, но мне не улыбалась принимать смерть от ложных катакомбников. Их насадил Йот! И я обратился к Йоту. — Благостно сложенные руки Мягкого Знака раздражали меня, а мое молчание укрывало мою ярость. Я не верил Мягкому Знаку. Разговор получался похоронным.
— А как вы узнали, что катакомбный епископ самосвят?
— А? — спросил Мягкий Знак, глядя на меня обессмысленными глазами, и я не стал переспрашивать. — Не повторяй моих ошибок, Ной! — милосердно сказал Мягкий Знак, когда я уже взялся за ручку двери. — Катакомбников нет! Их всех уничтожили в годы тиранства!
— Ну, точно об этом никто знать не может… А, стало быть, они могут и быть! Чтобы найти катакомбного епископа — этому жизнь посвятить можно! Другое дело: возьмут ли они к себе.
— Без науки все наши богослужения… Как-то все это примитивно!.. — с холодком сказал Мягкий Знак. — И помни, Ной, сейчас так: один укол сделали, и ты — растение! Будь осторожен!
26
Я возвращался домой в скверном расположении духа. Утомленный мучительным однообразием пути, уныло посматривал в запыленное окно вагона, за которым медленно проплывали горные луговые пейзажи. Я почему-то сидел на узком откидном стульчике у входа, хотя вагон был полупустым, и широкие лакированные скамьи приглашали глянцевым блеском. Я чувствовал себя бродягой, который идет, сам не зная куда, а жизнь казалась пустой, как поклоны без покаяния. Поезд еле тащился — хотелось выпрыгнуть из вагона и бежать впереди состава. Подъезжали к мосту над руслом пересохшей реки. Скоро — дом. Мост прогрохотал под вагонами. Глядя на поезд, застыла привязанная к колу коза. «Коза дает молоко», — подумал я. Солнце уже садилось за гору. На холме я заметил женщину, закутанную в материю облачного цвета. «У нее стройное, робкое тело, — подумал я. — Она ждет. Это… Ноема?.. Ноема… Это Ноема!.. Вот я выхожу из вагона по железным ступенькам…» Я печально заволновался. Поезд тронулся у меня за спиной… Ноема стояла на вершине холма, в том месте, где начинался сплошной бурьян, гущей сходивший к железной дороге. Рукой Ноема придерживала легкую головную накидку облачного цвета, чтобы ее не унес ветер. У меня немного потеплело на душе. Теперь свою пустоту, свою вселенскую пустоту, которая высасывает изнутри, я разделю с Ноемой, и мне станет легче. Я поднимался по тропинке неуверенно, будто заблудившийся, и, наверное, Ноема по бесприютной походке моей догадалась: что-то снова не получилось, и ее шаг навстречу мне был неуверенным. Она заплакала. Я сказал, глядя на застывшую рядом трогательную тень Ноемы:
— Тверд… Мягкий Знак ничего не привез из того, что обещал! — Я поднял взгляд и молча смотрел на трогательное утекание слез из оленьих глаз Ноемы, и мне становилось легче. Взгляд Ноемы был полон расположения и сочувствия, а глаза ее вопрошали, чем помочь. Мы стояли друг против друга и в грусти смотрели друг на друга, пока не стало уютно в вечерней теплоте пыльных трав.
— Ной, тебе тяжело — я помогу тебе нести вещи.
— Не надо — я сам.
Я пересказывал Ноеме свою встречу с Мягким Знаком. Когда я повторил историю дважды, Ноема сказала: